Пока Дмитрий Николаевич соображает, что к чему, сотрудники милиции врываются в квартиру и начинают вытаскивать из-под двери не кого-нибудь, не какого-то там задрипанного люмпен-интеллигента, а здоровенного верзилу, одновременно выкручивая ему руку и отбирая топор. Верзила, пожалуй, не оказывает сопротивления, сознавая, что взят с поличным, к тому же он немного оглушен свалившимися на него дубовой дверью и шкафообразным сотрудником, который отполз к вешалке и тихо охает, держась за плечо. Верзила не сопротивляется, но его рука никак не поддается выкручиванию и не выпускает топор. Он даже не осознает, что его «скручивают», и с ненавистью глядит на Дмитрия Николаевича.
А Дмитрий Николаевич наконец-то осознает, какой смертельной опасности подвергался на лестничной площадке.
– А! С топором! – кричит Дмитрий Николаевич, окончательно теряя интеллигентный облик кандидата филологических паук, и становится похожим на взъерошенного и удачливого первобытного охотника. Он пляшет в коридоре, помогая скрутить верзилу, и мешает оперативникам работать.
– Ну, гад, это ты вызвал ментов? Я тебя на краю света найду, – обещает ему верзила.
В ответ Дмитрий Николаевич размахивается и въезжает кулаком в хорошо выбритую физиономию грабителя. (Чухонцев сейчас – первобытный охотник, только это оправдывает его.) Оперативники одобрительно сопят, они и сами возбуждены, но – служба; строго говорят Дмитрию Николаевичу: «Что вы делаете, гражданин?» – и тащат грабителя в комнату.
– Иди, иди! – хрипло советует Дмитрий Николаевич. – Иди, а то еще получишь!
Ух, вернется с работы Вовка… Слов нет! Где эта старая кляча, которая обозвала Дмитрия Николаевича «пушкинистом»? Пушкинисты тоже способны на кое-что! Грабителя выследил! Хрен вам, вот что значит – пушкинист!
– Сядьте, свидетель! – прикрикивает на него шкафообразный таран. – От вас уже голова болит!
Он ко всему еще и свидетель! Ну, Вовка! Ставь бутылку!
Грабителя в это время обыскивают. Он стоит, морда, и смотрит исключительно на Дмитрия Николаевича, запоминает портрет. Ишь, Раскольников!
Начинают составлять протокол и опись. Шкафообразный сотрудник, морщась, держится за плечо и диктует. Похоже, он в опергруппе главный и всю тяжелую работу берет на себя, даже вышибание дверей.
– Первое… Топор. Кухонный, острый, для рубки мяса. Второе… в левом боковом кармане девятьсот пятьдесят рублей полусотенными купюрами.
– Вовкины деньги! – встревает Дмитрий Николаевич. – Он крупные купюры откладывает. На машину.
– Помолчите, свидетель. Третье… связка ключей разных типов. Четвертое… пачка папирос «Беломорканал». Пятое… золотое кольцо с камешком…
– Покажите… – опять вскакивает Дмитрий Николаевич. – Анькино кольцо! С изумрудом! Узнаю, она хвасталась. Вовкиной жены!
– Шестое… удостоверение судового механика Черноморского пароходства на имя Сигизмунда Григорьевича Королькова. Фотография не похожа. Удостоверение вроде не поддельное… Где взяли удостоверение, задержанный?
– Взял уж, – отмахивается верзила. – В карты выиграл. Давай, начальник, вези в участок. Все ясно, нечего тут…
– А мне спешить некуда. Настоящее имя?
– Иван Петрович Сидоров.
– Ваньку валяешь, значит? Ладно, проверим. Профессия?
– Какая там профессия… Рецидивист, – чистосердечно признается верзила.
Последнее слово действует на Дмитрия Николаевича специфически… Незалеченный гастрит дает о себе знать. Он извиняется и спешит в Вовкин совмещенный санузел. Щелкает выключателем, тянет дверь на себя и…
И…
И вот теперь можно писать статью о русском символизме.
В Вовкином санузле на краешке ванны сидит Прекрасная Дама.
Несомненно, это и есть та самая Прекрасная Дама, которую описал Блок. Платье, правда, не белое, но шейка лебединая. Высока, стройна, воздушна, глаза скрыты под темными очками с приклеенной итальянской лайбой, но отдельные детали лица прекрасны – губки, ушки и все такое.
– Извините, – лепечет Дмитрий Николаевич.
– Ты что, козел, издеваешься? – с ненавистью шепчет Прекрасная Незнакомка, снимает очки и пронзает Дмитрия Николаевича лазурным взглядом.
И пропал Дмитрий Николаевич Чухонцев, русский символист и мечтатель, – тут жизнь ключом, перестройка, квартиры грабят, а он весь в каких-то литературных символах! Надо же… глаза синие, как у блоковской незнакомки. Конечно, Дмитрий Николаевич не такой дурак, чтобы не понимать, что эта распрекрасная Дама работает с верзилой на пару, и что она такая же рецидивистка, только тот в бегах, а эта выпущена по амнистии к Международному женскому дню 8 Марта (одно не исключает другого, в свое время Сонька Золотая Ручка тоже, наверное, была Прекрасной Дамой), он все понимает, но гражданская нетерпимость Дмитрия Николаевича к темному элементу вступает в непримиримое противоречие с его поэтической натурой: одно дело с легкой душой скрутить верзилу с топором, а совсем другое – отдать в руки правосудия Прекрасную Незнакомку.