- Вот горе-то какое, – сказал он, выдыхая и морщась.
И тут его накрыло, как говорят в народе, мокрым рядном. Он стал метаться и разбрасывать вещи. В огромной и богатой квартире, заработанной нечестным Веркиным трудом, добра было немерено. И полетели вверх тормашками микроволновки, миксеры, тостеры, бутылки, телевизоры и прочие «помощники» жизни урбанистических бездельников, мнящих себя трудоголиками и важными членами общества, которое давным-давно разучилось строить и создавать. Общество торгашей, аферистов, нищих попрошаек, бандитов, госчиновников и прочей человеческой мрази. Так думал Вася, но уже не вслух, поскольку голос его бросил, как и все, и теперь он болтает сам по себе.
Вася на миг успокоился и даже впервые за неделю запоя закурил, обнаружив в перевернутой сахарнице, недокуренный бычок гаванской сигары.
- Все, уеду!
Он вернулся в ванную, закрыл кран, выдернул пробку. В период гневного погрома какать ему расхотелось.
Вода яростным водоворотом ринулась в отверстие.
- А ведь в НЛО и самолетах, канализация, небось, такая же, как и в поездах? – подумал поэт. – Неужели все эти летучие гады срут людям на голову?
Канарейкин слонялся по разгромленной квартире и вдруг обнаружил записку Веры, придавленную магнитом к дверце холодильника.
«Канарейкин! Я больше так не могу! Прости, со всеми нами что-то происходит. Может быть, ты и не виноват. У меня такое ощущение, что мир должен скоро провалиться в тартарары. Может быть, ты что-то придумаешь? Спаси мир! Канарейкин! Ты же великий поэт, ты – бог Вася! Прости. Верю в тебя, надеюсь на что-то, люблю!»
- Ну, блин, Брюса Виллиса нашла!
Вася оторвал взгляд от записки и увидел дочкину маску Буратины. Маска лежала на холодильнике и то ли зло, то ли весело улыбалась. Вася напялил маску на опухшую красную рожу и затрясся в немом рыдании. Из-под маски потекли липкие, грязные и вонючие слезы.
Машинально он стал надевать на себя все, что под руку попадется. Шикарный клубный пиджак, привезенный Верой из Берлина, купленный в дорогом бутике, он напялил на голое тело. Кожаные штаны натянул, забыв надеть трусы. Потом дубленку, теплые сапоги. В рюкзак, с ним он ходил в студенческие походы, натолкал недопитых бутылок и прочих предметов бытовой необходимости.
В экране перевернутого, огромного «панасоника» происходило что-то невероятное. Скачущая камера последнего оператора земли, вещала о всемирной катастрофе, но Вася об этом не знал, так как громкость телевизора была выключена. Вася на минуту примостил задницу бога на телевизор, присел на дорожку. Ну, все, пора. Он решительно подошел к холодильнику и открыл его. Голос его поспешил вернуться в тело.
- Шеф! Давай, плачу баксами!
За рулем в холодильнике сидел пингвин в фуражке таксиста.
- Мне мужчина ваши баксы на фиг не нужны, они у нас не ходят уже, и еду я в парк.
- А где ваш парк? – растерянно спросил Василий.
Пингвин снисходительно и устало посмотрел на последнего пассажира планеты, и ответил:
- В Антарктиде, где же ему еще быть.
- Ну, отвези хоть туда, – жалобно попросил Вася.
Ехали они очень быстро.
- Ну и тачка у тебя, а где же спидометр?
- На холодильники спидометров не ставят, а едем мы со скоростью тьмы, а иначе нельзя, не успеем. – Пингвин вдруг голосом Пенкина запел: – А помирать нам рановато, есть у нас еще… как там дальше? Забыл.
Вася с опаской огляделся, сдвинул маску Буратины на затылок. Они мчались по пустынному шоссе. По обе стороны что-то дымилось и горело.
- Что происходит? – встрепенулся поэт.
- Конец света, – спокойно ответил пингвин-водила.
- Как это? – растерянно улыбаясь, спросил Вася.
- Ты что, мужик, телевизор не смотришь, радио не слушаешь? Чечены купили у арабов ядерную ракету и долбанули по Москве, но промахнулись, и она села в Лондоне. Ну и понеслось, все стали мочить друг дружку без разбора. Мир превратился в пьяный ковбойский салун.
- Так и… – дрожащим голосом вернувшегося из самоволки спросил Василий. – Так и пиздец!
- А куда мы едем, что за дорога?
- «Шоссе в никуда», Девида Линча смотрел? Вот он снял лабуду, а она и материализовалась.
- А как же в парк?
- А за НЕКУДА сразу мост, а налево Антарктида и там под мостом наш парк номер три, где я и тружусь. Тебя как звать-то?
- Вася Канарейкин.
- Хорошая кличка, наша, птичья. Ты, Вася, чем в жизни занимался?
- Поэт я, – ответил Вася. Ему вдруг стало стыдно, он ощутил всю глупость своей профессии бездельника.
- Поэт! Я вон тоже поэт. Поэт – это не профессия. Я спрашиваю, чем на хлеб зарабатываешь?
Вася вновь вернул маску Буратины на прежнее место, виновато скрыв тревожное исступление своего лица.