Артаваз с грустью отошел от пленных и позвал с собой Филиппа. Светила луна, полная и розоватая. Мягкие очертания армянских гор таяли в полумгле. Царевич остановился у потухшего костра и, дождавшись своего спутника, глухо заговорил:
— Я потерял мать. Мне нелегко потерять мать от руки отца. Я веду чужих воинов на армянскую землю. Цель моя велика, мщенье справедливо, но мне нелегко. Молю тебя… Я стану перед тобой на колени… — Артаваз сделал порывистое движение, но Филипп испуганно остановил его:
— Царевич!
— Скажи правду, ты — ее любовник?
— Нет!
— Не бойся, я не стану твоим врагом, я буду беречь тебя, как брата, если ты дорог ей, но ответь мне, я должен знать — ты любишь ее?
— Да. Но иначе, чем ты…
— Она отвергла меня.
— Она любит Митридата. — Филипп рассказал, как в снежный буран Гипсикратия принесла больному другу молоко.
— Это не любовь — жертва, обманутое честолюбие, но не любовь! — горячо возразил Артаваз.
— Любовь и есть жертва, жертва постоянная, незаметная для того, кого любят, — задумчиво проговорил Филипп.
— Ты это знаешь?
— Да! Я это очень хорошо знаю!
VII
Горы сменились равнинами. Царь Парфии начал готовиться к большому сражению. Он настаивал на беспощадной борьбе, рассчитывая одним ударом опрокинуть армянские войска, штурмом в лоб взять Артаксату.
— Глупо на войне говорить о милосердии. Ты ради власти не щадишь родного отца, а лепечешь, как ребенок, о снисхождении к трусам, сдавшимся в плен.
— Не ради власти, — бледнея, ответил Артаваз. — Кровь армян для меня свята…
Фраат пожал плечами.
— Я все забываю, что ты поэт, — и усмехнулся. — Но я пригласил на военный-совет не ашуга, а царя.
Артаваз резко оборвал Фраага:
— Ашуг или царь, но я сын Армении!
К вечеру горизонт затянуло густым облаком пыли. — Навстречу двигалось огромное воинство, но чье?
Парфяне приготовились к бою. Армяне, приверженцы Артаваза, встали в авангард. Облако пыли приближалось.
Артаваз привстал на стременах. Фраат насмешливо наблюдал смену чувств на его лице. Филипп держался около царевича, собираясь прикрывать его в бою, как и полагается этеру.
От войска Тиграна отделился небольшой отряд. Всадники скакали прямо на парфянских вождей. Их предводитель высоко над головой держал копье.
— Стратег моего отца? — удивился Артаваз и тоже приготовил оружие. — Я не вступлю с ним ни в какие переговоры. — Он подал знал своим воинам. — Я начинаю бой.
Он двинулся вперед, разжигая в себе боевую ярость, но стратег Тиграна неожиданно спешился, нелепо вскинул руки и распростерся ниц почти у копыт его коня.
— Великий царь Армении! Твое воинство ждет твоих повелений, — выкрикнул он и благоговейно поцеловал землю.
Недоумение, радость, боязнь мелькнули в глазах Артаваза. Губы его дрожали, он не мог выговорить ни слова. Фраат тронул поводья.
— Говори! — обратился он к распростертому в пыли армянину.
Поднявшийся с земли стратег торопливо забормотал: узнав о справедливом гневе юного царя, Тигран в страхе покинул Артаксату и устремился В Тигранокерт.
— Где мой дед? — выдохнул Артаваз, очнувшись от скованности.
— Твой отец отдал начальнику стражи именной указ: после первой твоей победы умертвить пленника.
— И его умертвили? — вскричал Артаваз.
— Нет, приказ еще не выполнен.
— Еще? — Артаваз оглянулся. — Скорей, скорей, к горному замку!
* * *— Ты молода! Если ты отречешься от меня, тебя, пощадят. Спасайся!
— Не оскорбляй меня! — Гипсикратия обнажила меч и отбросила ножны. — В последней битве мы стояли рядом и отразили лучших воинов Лукулла. Мы дорого продадим наши жизни!
— Стража не нападет на нас. Палачи прибудут из столицы. Еще есть время спасайся! — не слушал ее Митридат.
Дробь тимпанов, звон литавр, трубные звуки наполнили разреженный утренний воздух. Стража подобострастно суетилась во дворе.
— Артаваз! — Гипсикратия выронила меч и прижала руки к груди. — И наш Филипп! Парфяне! — Она, плача и смеясь, опустилась у ног царя. — Солнце! Боги не загасили твою жизнь — он успел!
Она, рыдая, обняла колени Митридата Евпатора.