Эко не стал странствовать по гигантскому центральному архиву – отчасти потому, что у него на это не было времени, но еще и из-за просьбы Джанет Брук.
«Пожалуйста, никому об этом не говорите, хорошо? – попросила она его, вручая ему пароль. – Кроме Артура, мы никому из немарсиан никогда не давали доступа к центральному архиву. Ко многому из того, что там хранится, открыт свободный бесплатный доступ, однако эти сведения очень важны для нас. Будучи хранителем, я на самом деле не должна этого делать. Но вы ученик Артура, и я думаю, что вы достойны того, чтобы ознакомиться с его наследием. Я говорю не только о его фильмах, но и о мире, в котором он жил. – Джанет опустила глаза, посмотрела на свои руки. Голос ее после рыданий всё еще звучал надтреснуто. – Я хочу, чтобы кто-то еще помогал мне помнить о нем. Архив содержит те восемь лет, что Артур прожил здесь, и я боюсь, что когда я умру, никто не узнает о том, чем он занимался. В этом пространстве вы вольны делать что угодно. Можете даже скопировать фильмы Артура. Но прошу вас, никому не говорите».
«Конечно», – пообещал ей Эко.
Он никому не скажет. Он и о тайне своего учителя никому ни слова не говорил. Давоски оставил самую важную часть своей жизни здесь, и Эко твердо решил всё это сохранить нетронутым своим безмолвием. За этими фильмами остался его учитель, а Джанет открыла для него пространство, где хранились эти работы. Более драгоценных даров Эко никогда не получал. Ему хотелось путешествовать по этой вселенной не спеша, чтобы по-настоящему понять, что здесь обнаружил его учитель, чтобы осознать, почему он остался на Марсе, но потом вернулся на Землю.
Для Эко безостановочное стремление Земли к вульгаризации всего на свете было болезнью двадцать второго века. Обесценивание знаний ураганом понеслось по миру начиная с двадцатого столетия, но тогда еще сохранялись остатки классической эпохи и еще были живы немногие смельчаки, которые посвящали жизнь высоким, благородным идеям и мудрости. К началу двадцать второго века, однако, это малое благородное сословие исчезло, и все стали равнодушны к жизни ради идеалов. Диапазон поля зрения и воображения сузился до нескольких дюймов перед носом. Без следования высшим идеалам сама цивилизация стала вульгарной. Это была болезнь, от которой страдали все и каждый, включая и самого Эко. Он прибыл на Марс полный сомнений, неуверенный в том, что его учитель нашел здесь ответы.
С точки зрения отдельного человека, мир представлял собой комнату. Он мог выбрать – прожить всю жизнь в одной комнате или открыть дверь в другую. Мысль о том, чтобы покинуть знакомую комнату, пугала, но переход из одной комнаты в другую совершался в мгновение ока. С точки зрения обычных измерений человек был гораздо меньше комнаты, но когда всё измерялось иначе, исходя от индивидуума, комната была крошечной относительно всего потока жизни. На карте времени человек значил гораздо больше комнаты.
Если судить поверхностно, творческая жизнь на Марсе не слишком отличалась от таковой на Земле. Художники творили, публиковали свои работы, пытались найти аудиторию, которая полюбила бы их творения. Но Эко осознавал фундаментальные различия между одной и другой культурой. На Земле тоже существовали места, где кто-то мог свободно публиковать свои работы, и на вид в этих местах всё было свободно и демократично. Однако эти места напоминали супермаркеты, где правит железный закон новизны. Каждый предмет искусства, попадавший в такие места, уподоблялся бутылке молока с истекающим сроком годности. Если эта бутылка не встречала покупателя, ее безжалостно убирали с полки и выбрасывали. Три дня – или, быть может, тридцать дней. Коммерция или смерть. Каждый склад стремился иметь возможность поскорее разгрузиться до нуля, а каждый покупатель жаждал свежего и нового. Если на какую-то работу никто не обращал внимания, то даже самые малые творения были способны сгнить и исчезнуть. Теоретически авторская работа могла простоять на полке неопределенно долго, пока бы ее не обнаружила правильная аудитория, но в реальности так никогда не происходило. Без обещания быстрой сделки никто не желал платить за хранение. Теодор Адорно[6] однажды сказал, что «надежда интеллектуала не в том, что он как-то повлияет на мир, а в том, что когда-то и где-то кто-то прочитает написанное им именно так, как он это написал». Надежда философа через две сотни лет после его смерти в итоге оказалась миражом.
6
Теодо́р Лю́двиг Ви́зенгрунд Адо́рно (1903–1969) – немецкий философ, социолог, композитор, музыковед. Представитель Франкфуртской критической школы.