Что касается научных книг, принадлежащих невестке, то их содержание предстало в ее изложении мудреной путаницей с затуманенным и затерянным смыслом. Но среди них были и любопытные: большая книга о языках народов Севера, изданная Исследовательской ассоциацией Института народов Севера. Там слова разъединялись на составные части, и это потрясло Ринто. Живое, сказанное слово, как птица, вылетевшая из гнезда для вольного полета, словно подстреленное, лежало распростертое на белой странице, расчлененное, как заколотый олень со снятой шкурой. Но одно дело разрезать животное, и совсем другое — слово. Это как человека расчленить по суставам, отделить от целого. Такое действие возможно только с мертвым, и созерцание разъединенных на странице чукотских слов представлялось Ринто кладбищем. Но потом происходило чудо. Анна, водя глазами по белой странице, скользя взглядом вдоль выстроившихся черных букв, читала вслух, как бы оживляла мертвые слова, придавая им смысл. Конечно, это было великое чудо — запечатлеть на странице слова с тем, чтобы они снова ожили. Причем, чудо воскрешения могло происходить всегда, но если взгляд принадлежал человеку, который постиг грамоту. В глубине своей души Ринто завидовал этому умению, и, если бы не присущее ему чувство собственного достоинства, опасение выглядеть смешным, он еще тогда, когда ему предлагал кочевой учитель Беликов, сел бы рядом со своим младшим сыном и, глядишь, сегодня мог бы читать луоравэтланские сказки из книги Тынэтэва. Знал же уэленский шаман Млеткын не только русскую, но и американскую грамоту, и это ему не повредило в глазах соплеменников, которые искренне уважали его. Правда, именно это и оказалось подозрительным в глазах новых тангитанов-большевиков, которые в конце концов арестовали его, увезли в сумеречный дом в Анадыре, где он от тоски повесился на сплетенном из оленьих жил шнурке из собственных нерпичьих штанов.
Ринто пытался сблизить, сдружить молодых женщин. Кажется, Анна была не прочь, но Катя держалась от нее на расстоянии и в поведении, и в разговорах. Сердцем Ринто понимал ее: она с верой и надеждой столько лет ждала, что ее суженый рано или поздно соединится с ней. Она привыкла к этой мысли, к этому состоянию, и смириться с разрушением будущего она не в силах. Точнее, она не могла побороть естественное враждебное отношение к человеку, который отнял у нее счастье любви. Ринто знал, что любовь невозможно разделить, как и живое слово, от расчленения, от разделения она слабеет и теряет жизненную силу и, в конце концов, умирает. Катя еще так молода, простодушна и бесхитростна, все ее чувства отражаются на ее круглом личике, в ее темных глазах. Ее маленькие черные зрачки часто загорались огоньком глубинной ненависти к своей счастливой сопернице, как за пеплом угасающего костра угадывается живой огонь. Хотя внешне она была достаточно приветлива с Анной, разговаривала с ней ровно и бесстрастно. Ринто не покидало чувство вины перед Катей. Единственное, что он смог сделать, обратиться к богам и попросить их. О чем?
Он стоял на склоне горы, между голых скал. Рассыпанные обломки камней хорошо маскировали человека, если он хотел укрыться от постороннего взгляда. Привычные Святилища остались далеко отсюда, и кто знает, может ли его Сокровенное Слово долететь до Тех, кто ведет человека по жизни? Или Они все же следуют за ним, за его стойбищем. Ринто настраивался на вдохновение, ожидая прилива Сокровенных Слов. Каждый раз они приходили неожиданно, неведомо откуда. То есть, вестимо откуда, от Энэна, но каждый их приход или, точнее, прилив заставал врасплох. И вот теперь нахлынули эти слова:
Ринто произнес эти слова громким шепотом, хотя, как учила его бабушка Гивэвнэу, великая шаманка Тундры Приморья, если Сокровенное Слово истинно, нет нужды даже произносить его вслух, оно доходит до Того, кому оно предназначено, от самого сердца. Но Ринто давно заметил за собой, что иные Сокровенные Слова ему нравится произносить именно вслух, порой даже во весь голос, когда он был уверен, что поблизости нет ни одного человека. Ему нравилась музыка слов, их ритм. Русские стихи, которые читали ему из большой, желтой книги, поразили его именно музыкальностью и ритмом. Кажущееся беспорядочным течение чуждых звуков незнакомой речи вдруг обретало стройность. Это было похоже на Сокровенные Слова, и, несмотря на скудность перевода, он чувствовал, что за этими словами таится иной, более глубокий смысл. Как говорила покойная Гивэвнэу, слово должно быть прежде всего понятно тому, к кому оно обращено. Оно дано человеку именно для того, чтобы облегчить взаимопонимание, сблизить человека с человеком, показать ему, что его душа родственна добру и любви. Ринто относился к тем шаманам, кто не нуждался в чужом Сокровенном Слове. Иные, более слабые, бывало, обращались к нему, чтобы он поделился с ними, и Ринто не отказывал. Но и не считал за настоящего боговдохновенного такого шамана. Такие люди тоже нужны, но они требовались только на незначительный случай и для проведения необходимых обрядов — рождения и смерти, наречения имени или перемены его. Хуже всего, что в иных селениях некоторые шаманы по примеру тангитанов стали брать плату за свое служение людям. Нельзя сказать, что Ринто не интересовался русской верой. Маленькими ручейками к нему стекались сведения о русском Энэне, который, как и луоравэтланский, был недосягаем и обитал в высших сферах. Из его семейства только Сын посетил землю, но был убит врагами и воскрешен и вознесен Отцом обратно на небо. Обрядность русских шаманов по сути мало отличалась от луоравэтланской, те же нарядные одежды, невнятное, многозначительное бормотание Сокровенных Слов, которые часто читались из больших Священных книг, видимо, наподобие той, в которой напечатаны стихи Пушкина. Это было удивительно. Значит, русский шаман, или поп, как его называли, был лишен собственного творчества, то есть ему необязательно было внимать неслышимому голосу свыше. В таком случае, как полагал Ринто, в русской Священной книге должно быть множество заклинаний, ибо жизнь многообразна и изменчива. В этом, Ринто был убежден, заключалась главная слабость тангитанской веры в Бога. Он пытался подступиться с этими разговорами к Анне Одинцовой, но та, по всей видимости, была слаба в русской вере, либо сама не верила, либо ничего об этом не знала. Хотя Ринто не раз отмечал про себя, что старшая невестка умна и восприимчива к тому, что касалось здешней жизни, и истово следовала всем обычаям. В этом он не мог пожаловаться на нее. Порой он даже забывал о ее тангитанском происхождении. Одетая в неизменный кэркэр, с лоснящимся, темным лицом, ни внешне, ни речью своей Анна при беглом взгляде совершенно не отличалась от остальных женщин стойбища. Только глаза небесного цвета выдавали ее иноплеменное происхождение. Иногда возникала дерзкая мысль: именно ей передать то, что ранее предполагалось отдать младшему сыну, все знания, шаманские, священные тайны. Но пока сомнения не давали возможность сделать решительный шаг в этом направлении. С другой стороны, Ринто не видел никого другого, кто был бы достоин заменить его, потому что еще неизвестно, что сулит непредсказуемое будущее. Старший сын Рольтыт добрый малый, но чего-то в нем не хватало… Он был слишком прост и прямолинеен, без полета в мыслях, без фантазии. А что касается младшего… Ринто чувствовал, что он уже не так послушен и мягок, как раньше, когда жил в яранге. Конечно, в результате учения, нескольких лет, прожитых в совершенно ином окружении — в деревянном доме со стеклянными окнами, сна на кровати, еды с помощью вилки и ножа, многих новообретенных привычек — Танат стал частично другим человеком. А он, отец, порой этого не учитывал и теперь чувствовал, что Танат отдаляется от него. Может быть, даже в глубине души сын сожалеет о том, что ему не удалось продолжить образование, пришлось возвращаться в тундру. И в какое-то мгновение Ринто показалось, что он остался в одиночестве, в студеной пустыне отчужденности от близких к нему людей. Даже у верной Вэльвунэ, которая еще недавно была единственной женщиной в яранге, появились какие-то свои секреты с Анной и Катей.