Все новое, неизвестное, тут же попадало на ненасытные страницы Анны Одинцовой: слова, предложения, пословицы и поговорки, детские прибаутки, названия предметов, направлений ветров, растений, животных, облаков, льда и снега… Не было только заветных заклинаний, о которых тангитанская невестка уже не раз осторожно спрашивала. Да, Анна Одинцова уже не чужая, и она это доказала всем своим поведением, Иной раз она бывает большей чаучуванкой, нежели даже Вэльвунэ. Но что-то все-таки останавливало Ринто от окончательного признания ее совсем своей… Каждый раз появлялся червячок сомнения, который удерживал. Это портило настроение, ввергало в мрачные сомнения. Так долго не могло продолжаться, и надо было принимать какое-то решение, чтобы жизнь в яранге была построена на взаимном доверии. И Ринто вечерами затевал долгие беседы, проявлял повышенный интерес к женским делам, удивляя порой свою жену и сыновей. Более всего он бывал красноречив, когда в главной яранге собиралось все немногочисленное стойбище, за исключением дежуривших при стаде. По этому случаю обычно закалывали оленя, так что можно было сварить большой котел, поглодать оленьи ноги, чтобы затем разбить их и достать тающий во рту костный мозг. Так как чая больше не было, то вместо него пили олений бульон, который на вкус был куда лучше тангитанского напитка. Когда убиралась посуда, Ринто набивал свою толстую трубку. Это была как бы прелюдия к главному действу — повествованию старинной легенды. В этом маленьком стойбище главным и единственным рассказчиком, естественно, был Ринто. Его повествования были многословны и часто заканчивались лишь под утро, под сопение уснувших детишек. Случалось и Анне заменять его. Сведения о тангитанской жизни больших городов вызывали всеобщий интерес. Существование в Ленинграде огромных домов в несколько этажей требовало дополнительных разъяснений и объяснений. Не страшно ли жить на такой высоте? Каково тем, кто ходит мимо такого высоченного дома, с крыши которого, да и из окна, может упасть все что угодно. Ринто дотошно расспрашивал о русском животноводстве, о коровах, лошадях, козах, о домашних птицах, которые не покидают своих хозяев даже на зиму и живут вместе с ними в специально построенных помещениях. Анна Одинцова старалась изо всех сил, завоевывая симпатии не только детишек, но и взрослых. Особым объектом была Катя. Но еще не было случая, чтобы она улыбнулась женщине, с которой она делила супружескую постель.
С некоторых пор Анна перестала допускать мужа до себя. В этот вечер, после того, как была выслушана последняя часть долгого рассказа о добром великане Пичвучине, Анна, забравшись в свой супружеский полог, резко отодвинулась от прижавшегося к ней мужа и тихо прошептала по-русски:
— Ты можешь повредить ребенку.
— Но я люблю, когда ты совсем рядом, когда я слышу твое дыхание… Хорошо, можно я положу свою руку на твое плечо? Мне так приятно. Раньше ты ничего не имела против.
— Ты же взрослый человек, должен понимать, что я женщина беременная. Ты должен быть со мной осторожен. Пододвинься к Кате, вон сколько места около нее.
— Но я хочу спать с тобой, а не с Катей. Это для меня невозможно.
— Рано или поздно, но тебе придется это сделать.
— Я даже представить это не могу. Почему ты меня так мучаешь, словно я стал для тебя чужим человеком?
— Ты не стал для меня чужим человеком. Я тебя по-прежнему люблю. Но здесь, в яранге, как ты сам понимаешь, другие обычаи и другие законы. То, что ты знаешь о любви между мужчиной и женщиной, ты узнал только из книг, а собственного, здешнего опыта у тебя не было.
Танат был в отчаянии. Ему казалось, что за спиной, на том месте, где лежит Катя, — костер пылающих чувств, раскаленное вместилище любви и ненависти. Он уже боялся засыпать, опасаясь во сне приблизиться к Кате и оказаться в ее объятиях. Он осторожно переворачивался на постели, остерегаясь ненароком коснуться тела своей второй жены. Среди ночи вдруг просыпался, лихорадочно соображая, в каком месте находится, кто лежит рядом так близко к нему, чье дыхание смешивается с его дыханием. Иногда трудно было сразу найти себя. Несколько раз он обнаруживал, что в его объятиях лежит Катя. Танат это узнавал по тому, как она лежала тихо, почти не дыша, только жар в ее теле выдавал волнение. И тогда он резко отодвигался от нее, тесно приникал к Анне, будил ее, и она вполголоса ворчала и просила его отодвинуться от ее огромного живота. Воспаленный разум, ночные метания, страх за себя гнали Таната из яранги, и он старался большую часть времени проводить в оленьем стаде к великой радости старшего брата. Но приходило время, надо было возвращаться домой, менять промокшую одежду, поесть горячего, выспаться, отдохнуть. Было бы лето, можно было бы и не уходить от оленей, тем более в стойбище имелась небольшая брезентовая палатка, купленная отцом во время последнего путешествия в Америку. Но и теперь Танат ухитрялся прихватывать несколько часов сна возле оленьего стада. Главное, не впасть в глубокое забытье, тогда можно и не проснуться, навсегда уйти в заоблачное Безмолвие, в окрестности Полярной Звезды, куда уходят из жизни.