— Что ты несешь, Света?! — вступила в полемику старшая медсестра. — Когда я забирала у тебя масло? Кто это видел?
— Кому Света, а кому и Светлана Алексеевна! А видеть никто не видел, что вы дуры — при свидетелях воровать?! Воруют всегда тайком.
Главная медсестра подошла к кастрюлям, наклонилась, сняла с обеих крышки и пригласила остальных членов комиссии:
— Прошу убедиться!
— А вот масло! — буфетчица подскочила к холодильнику.
На стол шлепнулся приличный, грамм на четыреста кусок сливочного масла.
— А вот сахар!
Бумажный пакет с сахаром она перевернула над маслом и держала до тех пор, пока весь сахар не высыпался.
— Вы с ума сошли? — поинтересовалась главная медсестра. — Зачем портить продукты?
— А вам-то какая печаль?! — грубо откликнулась буфетчица.
— Такая, — ответила главная медсестра и подошла к мойкам. — А что это у вас за тарелки? И что на них? Манная каша, кажется? С завтрака не помытыми лежат?
— Я собиралась их замочить, а вы мне помешали!
— Тарелки лежат с завтрака, мы пришли в разгар обеда, — главная медсестра провела пальцем по дверке шкафчика, висевшего над мойкой. — Где логика?!
— В Караганде!
Главная медсестра открыла шкафчик, заглянула внутрь, но пальцем ничего трогать не стала, затем закрыла дверку и сказала:
— Пойдемте в палаты к лежачим.
— Что значит «пойдемте в палаты»? — возмутилась буфетчица. — Там что, тоже будете взвешивать?! Хорошее дело — они уже все сожрали, а я отвечай!
— А мы не завешивать, — ответила главная медсестра. — Мы поговорить.
— Компромат собирать!
— Компромата, Светлана Алексеевна, нам уже хватит. Уменьшенные порции, плюс немытая посуда, плюс хулиганская порча продуктов, — главная медсестра указала глазами на засыпанное сахаром масло. — Выше крыши, как говорится. Вы пойдете с нами?
— Конечно, пойду!
Отделение было забито под завязку, несколько кроватей стояло в коридоре. Перегрузка. Женя подумала, что, случись ей попасть сюда, она бы предпочла лежать в коридоре, только не возле туалета или у поста, а вон там, в самом конце, прямо под окном. Рама на вид хорошая, пластиковая, дуть от окна вроде бы не должно.
У четверых лежачих больных главная сестра интересовалась тем, кто им приносит еду. Все в один голос ответили, что еду приносят соседки по палате, иначе придется есть совсем остывшее, потому что буфетчица приносит еду очень поздно. В палатах буфетчица помалкивала, только глазами сверкала гневно, а в коридоре снова разоралась:
— А когда мне разносить?! Если медсестры не помогут, то что ж теперь — разорваться?! Рук-то две!
— Сначала надо разнести еду лежачим, а потом начинать раздачу, — не оборачиваясь, сказала главная медсестра. — Вы же «буфетили» в пяти стационарах, должны знать.
Женин лексикон пополнился еще одним словом — «буфетить». А как в этом духе назвать работу кадровиков? «Кадрить»? «Кадровать»?
— В раздаче всегда медсестры помогают! — парировала буфетчица. — Только за это их подкармливать надо, а мне нечем, потому что меня каждый день заведующая со старшей обдирают как липку!
— Ну вы бы хоть в коридоре не орали, — прошипела заведующая отделением.
— Что, правда глаза колет?! — буфетчица еще больше повысила голос. — Или прокурора боитесь?! Вы уже на моей памяти наворовали в особо крупных размерах! По вам тюрьма плачет!
В кабинете заведующей отделением главная медсестра сказала:
— Сейчас пишем акт. От работы я вас, Панячкина, отстраняю, буфет передайте Галине Афанасьевне. Завтра с утра придете в кадры за трудовой книжкой.
— А сегодня я пойду в прокуратуру!
— Идите куда хотите, хоть… — тут главная медсестра осеклась и обернулась к старшей сестре: — Пишите акт, Галина Афанасьевна.
Старшая сестра села за стол и через пять минут акт был готов. Пока она писала, Женя, заведующая отделением и главная медсестра сидели на стульях, шеренгой протянувшихся вдоль одной из стен, и время от времени обменивались многозначительными взглядами. Буфетчица же встала у окна и смотрела то вверх на свинцово-пасмурное небо, то вниз — на двор и другие корпуса Склифа.
Расписываться в акте буфетчица, как и ожидалось, не стала.
— Не согласная я с вашими выводами! Почему не написано, для кого я еду собирала?! Ничего подписывать не стану! И объяснительные не стану писать! Нечего мне вам объяснять! Прокурору объяснять стану!
Целое шоу устроила — прятала руки за спину, зажмуривалась и трясла головой. Мол — пытайте, убивайте, увольняйте, а я не подпишу.
Пытать не стали — написали в акте, что «буфетчица Панячкина С. А. в присутствии комиссии в акте расписываться отказалась, выразив несогласие с содержанием».
— Вам еще повезло, Панячкина, — сказала главная медсестра, вкладывая акт в прозрачный файл. — Мы могли бы поступить и по-другому — прихватить вас с сумками, набитыми едой, на выходе из отделения. С полицией! Тогда бы вы по другому себя вели.
— Напугали ежа голой задницей! — рассмеялась буфетчица. — Ради таких объедков никто уголовного дела открывать не станет! Вы лучше их прихватите, — она указала пальцем сначала на заведующую отделением, а затем на главную медсестру. — Они выносят лекарства! И себя прихватите, когда спирт и наркотики станете выносить! Или вы вывозите, потому что в руках столько не унесешь?
«Ну и зараза! — подумала Женя, косясь на буфетчицу. — Всех обос…ла, кроме меня».
Несправедливость была тут же устранена.
— А это кто?! — буфетчица уставилась на Женю так, словно заметила ее только что. — Новая директорская проститутка?! Пришла учиться, как правильно над людьми изгаляться?
— Я — специалист по кадровой работе! — срывающимся от возмущения голосом выкрикнула Женя, ожидавшая многого, но никак не того, что ее назовут «директорской проституткой». — И не смейте меня оскорблять!
Вышло как-то беспомощно, по-детски. Хорошо, что вмешалась главная медсестра.
— А за оскорбление можно и под суд, — сказала она, переводя взгляд с пышущей негодованием Жени на буфетчицу. — Вы, Панячкина, так всех достали, что мы все с удовольствием и к следователю сходим, и на суд явимся столько раз, сколько будет надо. Вам для полного счастья судимость нужна? Обеспечим.
— Вы судимостью меня не пугайте… — завелась было буфетчица, но главная медсестра кивнула заведующей отделением и старшей сестре и вышла в коридор.
Женя выскочила следом за ней, не забыв заклеймить на прощанье буфетчицу гневным взглядом.
— Как впечатление, Евгения Александровна? — поинтересовалась Ольга Владимировна.
— Поганое, — честно ответила Женя.
— Привыкайте. Еще и не такое бывает. Помню, была у нас в токсикологии одна медсестра, так та, когда ее увольняли, разорвала на себе халат и пижаму и бегала по двору с воплями о том, что заведующий отделением хотел ее изнасиловать. Это с учетом того, что при ее разговоре с заведующим присутствовала я и старшая сестра. У нас, кстати, такое железное правило — с проблемными людьми в одиночку не общаться. Это касается как сотрудников, так и пациентов.
— Ну с пациентами-то мне не общаться, Ольга Владимировна.
— Ошибаетесь, — хмыкнула главная медсестра. — Некоторые приходят жаловаться на сотрудников к вам. Неужели еще ни разу не сталкивались?
Вечером Женя рассказала родителям о том, как иногда приходится увольнять сотрудников. Правда, про то, как ее обозвали «директорской проституткой», умолчала. Родители и без того смотрели сочувствующе.
— Знаменского на них нет, — сказал отец. — Вместе с остальными.
— Знакомая фамилия, но что-то сразу не припомню. Кто это? — спросила Женя.
— О времена, о нравы! Никакого интереса к творческому наследию, — покачал головой отец. — В качестве покаяния завари-ка чаю, а я, так уж и быть, расскажу тебе, кто такой Знаменский с товарищами. Можно даже кино посмотреть.