Я въехал в Париж через ворота Клиньянкур и на улице Шампьонне, где живет Альбер Перес, увидел его "симку". Я сдал "фиат" в агентство по прокату автомобилей и вернулся домой на метро.
Служба "отсутствующих абонентов" зарегистрировала для меня все телефонные звонки со вчерашнего вечера. Коччиоли просил меня перезвонить ему, но при этом не оставил номера телефона. Несколько раз звонил еще некто, не оставивший ни сообщения, ни своего имени. Звонила также Шарлотт Мальракис, чтобы пригласить меня к себе на вечеринку в следующую субботу. Она просила перезвонить ей. Утром в воскресенье снова дважды звонил некто, не оставивший ни сообщения, ни имени. Я поблагодарил телефонистку и повесил трубку.
Прежде всего я позвонил месье Жюду в его загородный коттедж и кратко отчитался перед ним за свой уик-энд. Он кипел от негодования, называл Альбера Переса самыми оскорбительными словами.
– Я упрячу этого мошенника за решетку! – гремел он. – Он узнает, почем фунт лиха! Что мне делать? Позвонить в полицию?
– О! – вздохнул я. – Если бы он вчера проиграл, я не посоветовал бы вам ничего другого. Человек, ворующий деньги и проигрывающий их в казино, испытывает состояние тревоги, не так ли? Полицейским стоит лишь немного потрясти его, чтобы он раскололся.
– Да, да! – Жюд казался удовлетворенным и злым.
– Но он выиграл этой ночью. Он пребывает в состоянии эйфории. Доказательств у нас нет. Маловероятно, что он признается. Впрочем, я далеко не уверен в том, что это он ворует. С другой стороны, если мы будем ждать, когда он проиграет, он окажется не в состоянии возместить вам ущерб при условии, что это все-таки он.
– Но мне плевать на деньги! – взвизгнул Жюд. – Я вам даю еще неделю, чтобы вы могли представить мне доказательства. Мне нужны не деньги. Мне нужно, чтобы он был наказан, вы понимаете меня?
– Я понимаю.
– Крутитесь. Берите пример с Мориса Тореза.
– Простите?
– Не бойтесь испачкаться, – заявил он и разразился хохотом.
Я тяжело вздохнул.
– Я позвоню вам в конце недели, – сказал я.
– Не забудьте, – он снова стал злым, – что я хочу упрятать его за решетку. Я хочу, чтобы он ел дерьмо.
– Я не забуду.
Мы оба повесили трубки. Я чувствовал себя подавленным. Прежде чем стать частным детективом я был жандармом. Не таким жандармом, который советует вам не превышать скорости, разыскивает потерявшихся детей или разрешает семейные скандалы, вспыхнувшие на почве алкоголизма. Нет, я был в мобильной бригаде, то есть большую часть времени проводил в ожидании, сидя в автобусе с запретом выйти из него, несмотря на страшное желание помочиться. Время от времени мы разгоняли шумные рабочие демонстрации. И я убил одного из них. Поэтому я ушел из жандармерии. С тех пор в жандармерии получили новые модели автобусов со встроенными внутри уборными, но тем не менее я туда не вернулся, так как мне было там морально тяжело.
И я стал сыщиком. Думаю, что отчасти это было вызвано тем, что мне хотелось делать Добро, как меня учили на уроках катехизиса. И к чему же я пришел? К кому? К обездоленным. Я охочусь за голозадыми неудачниками, чтобы помешать им обкрадывать толстосумов, таких, как господин Жюд, в то время как торговцы наркотиками заседают в Национальной Ассамблее, или в Сенате, или еще где-нибудь наверху. Что я могу против них?
Короче, я чувствовал себя подавленным.
Затрещал телефон, и я схватил трубку.
– Кабинет Тарпона.
– Эжен Тарпон?
– Кто говорит?
– Я скажу это чуть позже. Вы будете у себя в ближайший час? Я заеду к вам.
– Сегодня воскресенье, – заметил я.
– Мне необходимо срочно увидеть вас.
– Хорошо. Приезжайте. – В конце концов я все равно не знал, на что убить остаток вечера.
Незнакомец, говоривший сухим молодым голосом, не интеллигентным, властным и антипатичным, повесил трубку. Я решил разобрать свой багаж, то есть вынул из портфеля пижаму и зубную щетку. Я взял "Бритиш чес мэгэзин" и сел за письменный стол. Я достал из ящика стола миниатюрную шахматную доску, словарь Хэррэпа и начал воспроизводить партию, разыгранную три или четыре месяца назад (в то время как Филиппин Пиго была в Греции) между Ламсуреном Магмазуреном и Тьюдевом Уитменом в Улан-Баторе, в рамках спартакиады Монголии. Надеюсь, что выражаюсь понятно. Во всяком случае партию выиграл Уитмен на двадцать восьмом ходу. Чтобы понять комментарий, я лазил за словами в словарь Хэррэпа. Шахматы мне нравятся еще и потому, что помогают учить английский, который всегда может пригодиться в жизни.
Когда я закончил партию и убрал на место шахматные фигуры, в дверь позвонили. Я сунул в стол шахматную доску и словарь и пошел открывать.
Он вошел, как я и ожидал, с высоко поднятым подбородком и выпяченной вперед грудью, как настоящие крутые парни. Но я открыл дверь только на сорок градусов и как бы невзначай выставил вперед носок ботинка, так что его плечи застряли в отверстии, и он глупо ударился носом о дверь.
– Вам не больно? – поинтересовался я.
Он шмыгнул носом.
– Тарпон?
– Это вы звонили недавно и не представились?
Он продолжал наступление, и мы едва не столкнулись лбами, потому что я не посторонился. Я сделал над собой нечеловеческое усилие, чтобы взять себя в руки.
– Шарль Прадье, – сказал он. – Я по поводу Филиппин Пиго. Можно войти?
Я кивнул и впустил его. Мы пересекли переднюю комнату, которая служит мне спальней и где находятся диван-кровать синего цвета, ночной и журнальный столики, и вошли в другую комнату, где я устроил свой кабинет. У меня есть еще кухня, но это все. Уборная – на лестничной клетке, а муниципальные бани с ванно-душевыми кабинами расположены на улице Эклюз-Сен-Мартен. Это просто к сведению.
Шарль Прадье был высоким голубоглазым брюнетом с жесткими волосами и огромными руками. У него было что-то общее с Альбером Пересом. На нем были бежевое пальто из шерстяной ткани и костюм из плотного шелка. Костюм был темно-серого, почти черного цвета с пурпурным отливом. Ночью, при определенном освещении, он, должно быть, фосфоресцировал... Прекрасный вкус. Под костюмом была надета сорочка жемчужно-серого цвета, поверх которой повязан очень широкий галстук с набитыми бабочками. Галстук был закреплен золотой булавкой. Кроме того у него на пальце был золотой перстень с масонской эмблемой. На ногах у него были английские ботинки цвета красного дерева. Он вынул из кармана золотой портсигар, достал из него сигарету "Данхилл" с серебряной окантовкой, вложил ее в мундштук и прикурил от зажигалки "Лориметт". Я терпеливо ждал.
– Итак, вы по поводу Филиппин Пиго? – спросил я наконец.
– Она не исчезла. Она сбежала от старухи.
– Кто сказал, что она исчезла?
– Как?.. – воскликнул он, вытянув шею вперед. – Ах, да! Я понимаю. Вы хотите знать, откуда нам известно о том, что старуха обратилась к вам. От полиции, старина.
– Вот как. Полиция в курсе.
– Что значит в курсе? – Он снова вытянул вперед шею. – Нет, не в курсе. Мой друг написал им. Сейчас я вам все объясню. Филиппин Пиго сбежала с моим другом.
– Вашим другом?
– Его имя не имеет значения, – заявил Прадье высокопарным тоном. – Я не знаю всех подробностей, всех... как бы это сказать... психологических тонкостей, но факт тот, что они встречались, мой друг и она, а потом мой друг уехал за границу, так как он занимается бизнесом, и Филиппин решила поехать с ним, потому что она его любит. Он тоже любит ее. Это, так сказать, лав стори[2], что вы хотите... Но если вы спросите меня, почему Филиппин ничего не объяснила своей старухе, то я, извините, не в курсе, это, видите ли, конфликт между поколениями и прочее, и прочее, вы меня понимаете?
Я его понимал.
– Вы знаете Филиппин?
– Да, разумеется, – он бросил на меня недоверчивый взгляд. – Да, но не так, чтобы очень хорошо.
– Она блондинка или рыжая? – спросил я.
В течение нескольких секунд он сидел с раскрытым ртом, а выражение его лица было попеременно испуганным, злым и плутоватым.