Отложив недописанное письмо, Вася выбрался из-под телеги, потянулся, так что хрустнули суставы, смахнул капли пота с лица, осмотрелся.
Саксаул рос недалеко от места их привала. Только надо перевалить через бархан. Взбираться на него было тяжело. Ноги утопали в песке, что с тихим шорохом, словно вода, стекал сверху и тут же затягивал следы. «А по снегу взбираться легче, — подумал Вася, — он в глаза не лезет, ноги не натирает. Снег, он мягкий, пушистый, ласковый какой-то…»
Вот и вершина. Вокруг, насколько хватал взгляд, расстилалась пустыня. Бугрилась барханами, темнела зарослями саксаула, песчаной акации, щетинилась верблюжьей колючкой. Неожиданно Вася заметил следы какого-то животного. Присмотревшись, понял, что их оставил варан или, как зовут туркмены, зем-зем. Он уже слышал о них, но не видел, а посмотреть так хотелось. Рассказывали, что если зем-зема рассердить, он кусается, а мощным хвостом может нанести серьезный удар… Вася решил и об этом написать Анюте. Следы резко поворачивали и уходили вниз в заросли саксаула. «Сейчас посмотрим, что это за зем-зем, — мелькнула мысль, — говорят, что точная копия крокодилов. А вдруг он в ногу вцепится? Заорешь с перепугу… Вот уж смех ребята поднимут. Проходу не дадут, а Медведушка, тот вообще… Ну, да ничего, как говорится — за битого двух небитых дают. Вперед!..
Внимательно вглядываясь в следы, что четко вырисовывались на песке, Вася вошел в заросли. Двигался крадучись, стараясь не спугнуть варана. Следы привели к толстому саксауловому дереву. Вася взглянул на кору, скользнул взглядом вверх. На одной из веток заметил несколько узких, похожих на детские ладошки, зеленых листиков. «Вот эти и пошлю Анюте», — подумал он и, привстав на цыпочки, потянулся к листикам…
В это время и полоснул его по горлу остро отточенный нож.
Закружилось белесое от жары небо, все убыстряя свое вращение, вертелись веточки саксаула. Руки инстинктивно рванулись к горлу, зажали его изо всех слабеющих сил. Кровь хлестала сквозь пальцы, заливала гимнастерку. Вася храпел, силился что-то сказать, но судорожно открытый рот лишь хватал раскаленный воздух и он, вместе с кровью, булькая, выходил из перехваченного горла… Он хотел повернуться, чтобы увидеть того, кто нанес удар, но подгибающиеся ноги уже не повиновались… Закачавшись, Василий сделал несколько шагов… На какой-то миг возникло перед тускнеющим взором смеющееся лицо Анюты, облепленное снегом — таким запомнил его Вася, когда они, еще дети, играли в снежки. Раскаленный песок, в который он упал лицом, показался ему холодным голубым сугробом…
Ярко светило солнце. Было тихо, лишь слабо булькала кровь, вытекая из молодого сильного тела, да чуть покачивались ветки саксаула, листочки которого Василий сжимал в руке…
…Басмачи вырвали из наших рядов ряд героев-красноармейцев. Обреченный на неизбежную гибель классовый враг пытается оказывать нам дальнейшее сопротивление. Решительными действиями наших частей остатки басмачей будут уничтожены в ближайшие дни. Окончательный разгром басмачей в Туркмении — лучший памятник нашим беззаветным героям.
…С окаменевшим лицом нес Алексей своего друга. Нес, как носят малых детей, прижав голову к широкому плечу. Он был хрупким и очень легким Вася Федорин — паренек с берегов Волги, весельчак и пересмешник, комсомолец и любитель музыки… Кровь пропитала гимнастерку Алексея, но он ничего не замечал, все внутри его сжалось в комок, а окружающее виделось словно в тумане.
По следам определили, что неизвестный долго наблюдал за отрядом с соседнего бархана, и выждав, когда пограничник отошел от товарищей и углубился в заросли, неожиданно напал на него, подкравшись сзади. Часовой ничего не заметил, так как Вася спустился с бархана и стал ему невидим. Первым его хватился Алексей, когда, проснувшись, не обнаружил друга рядом. Он и нашел его…
Под большим стволом саксаула в зарослях нашли глубокую свежевыкопанную яму. Видимо, бандиты хотели что-то спрятать, скорее всего оружие, но Василий помешал им…
Следы чарыков, традиционной туркменской обуви из сыромятной кожи, обнаруженные на месте преступления, уводили к такыру, где и терялись на его глинистой поверхности. Преследовать не имело смысла — времени прошло порядочно, дело шло к ночи…