Останавливается Сивер вдруг, как вкопанный. Чутко замирает и Бая — а Вран в последнее мгновение тормозит, чуть в лопатки её не врезавшись, очертания которых он всё под рубахой её углядеть пытался.
И дрогает воздух опять, и хочется Врану снова муть какую-то с глаз сморгнуть; это он и делает, моргая растерянно.
И видит.
Нет, наверное, слышит сначала.
Вой Вран слышит. Не человеческий вой, но и не волчий; весёлый и тоскливый одновременно, и так тоска это веселье мнимое душит, что тошно становится. Завывала так ведунья в деревне иногда, в травках своих ночью копаясь, в мысли какие-то свои уходила — да на всю деревню песню свою жуткую заводила, песню бодрую и в тот же час унылую, и доносилась эта песня ночью до самых дальних изб, детей малых будила, а старшим заснуть не давала. Приходилось спешно к бабке собираться, через всю деревню идти, чтобы в чувство её привести — а то начинали пугливые самые думать, что нечистка какая за частокол пробралась.
— На месте стой, — цедит Сивер через плечо. — И не делай ничего, пока я не разрешу. Рыжка! Рыжка, это я, друг твой! Рыжка, узнаёшь меня?
Кричит Сивер и ещё что-то — Вран слушает было, а потом внезапно как в колодец голос Сивера ухает. Приглушаются все звуки у Врана в ушах, приглушаются даже завывания русалки — потому что наконец разглядывает её Вран, и сердце его в пятки уходит.
Не от страха, нет. От неожиданности.
Русалка явно не в себе, это точно — на Сивера она внимания не обращает, на имя своё не откликается, да и занимается непонятно чем. Раскидан снег вокруг неё, даже лёд местами проломился — и прыгает русалка по этим прорубям, явно собой же и проделанным, и кружится вокруг них бешено, на льду голом поскальзываясь, то ногой, то всем телом в воду ледяную угождая, по пояс в неё проваливаясь, хохочет, смех свой мгновенно под песню подстраивая, выбирается на лёд обратно — и заново всё начинает. Покрыты инеем волосы её рыжие да лоно такое же рыжее, на обнажённых сосках уж сосульки образовались, кожа бледно-зелёная вся в корке изморози потрескавшейся, одержимые огни какие-то в глазах её ярких, зелёно-коричневых мечутся, которые по Врану равнодушно мажут.
Знает Вран глаза эти. Знает и волосы эти рыжие, и грудь эту, и лоно даже — видел Вран всё это своими глазами совсем недавно, предлагали ему всё это, красовались перед ним, а потом очень обиделись, когда Вран ответный шаг сделать отказался.
— Латута, — выдыхает он неверяще.
И русалка резко петь перестаёт.
— Нет, нет, нет, — Сивер быстро к Врану поворачивается, но не замечает Вран даже выражения его лица. Только на русалку Вран смотрит. — Не та это, кого ты увидел, слышишь меня? Никакая это не Латута, мы пришли к русалке, на русалку ты поглядишь и домой пойдёшь. Не… Бая! Почему пояс твой на неё не действует?
— Латута, — повторяет Вран, вперёд слепо шагая.
И мигом его Сивер плечо перехватывает — но Вран хватки этой и не чувствует почти.
Замирает русалка, ни в какую прорубь больше не прыгает. Смотрит на Врана глазами до боли знакомыми, губы пухлые до боли знакомые приоткрывает — и внезапно ошарашенность на лице Сивера, вплотную к Врану подскочившего, появляется.
Потому что русалка медленно, неуверенно за Враном повторяет:
— Латута…
Дёргается Вран, из пальцев Сивера вырываясь — и почему-то легко у него это получается, не сопротивляется Сивер. Наверное, от растерянности. Не знает Вран, чем растерянность эта вызвана. Да и нет ему дела до Сивера сейчас.
— Пояс не может не действовать, — слышит Вран голос Баи негромкий. — Вран, только под ноги смотри. Пожалуйста.
Не останавливает Врана никто, не хватают его больше за руки. Вран ещё несколько шагов делает, хрустит что-то под его сапогом; совсем недавно от звука подобного Вран бы мигом камнем на месте застыл — но сейчас не застывает. Смотрит на него русалка — всё так же потерянно, всё так же неверяще. Не русалка на него смотрит — Латута. Голая, замёрзшая, вся водой остекленевшей покрытая. Знает Вран, что русалки кем угодно притвориться могут, лишь бы тебя за собой увести, лишь бы под воду тебя заманить, — мелькает эта мысль в его голове, но тут же другой смывается: разве понял бы тогда Вран, что обманывают его? Разве не должна русалка песни свои петь продолжать, разве не должны они Врану перезвонами соловьиными казаться, а прыжки её по льду бешеные в танцы самые изящные и соблазнительные превращаться?
Начинают у Латуты губы дрожать.
Вран на бег срывается.
— Вран! — раздаётся голос Баи за спиной. — Осторожно!