Близ города Олонца в Ильин день был я в гостях у соседа и угостились, возвращались с товарищем. Попросили перевести за реку в лодке. Нужно было идти три версты берегом до запани, где плотили бревна. Когда вышли из лодки, сели закурить на лужочке; когда я закурил, облокотился на руку и задремал. Вдруг меня толкает кто-то. Я открыл глаза, стоит олончан Нифантьев – кореляк, он же был наш подрядчик; говорит мне: «Нужно итить». Я встал и пошол за ним. Он уходит от реки в лес, я за ним вслед и товарищ за мной и кричит: «Не ладно идешь, Коротких». Я сказал что «Ладно». Он и вправду подумал, что ладно. Пробежали верст около двух. Я отстал от Нифантьева, сел закурил на колодину. Приходит товарищ, садится рядом, покурили он и говорит: «Ну, пойдем». Я спрашиваю: «А где же Нифантьев? – Нифантьев мальчишко на харчевой, а старик в городе (Олонце). – „Да ведь я же сейчас шол за ним“. А товарищ мой никого не видал. Долго ходили по горам, по болотам, часов около пяти, вышли на дорогу близ Андрусовского монастыря, оттуда пришли в деревню Ильинское и там ночевали, а утром отправились.
Лет петнадцеть назад два солдата деревни Анцифоровской Марьинской волости (Димитрий Ильин и Яков Филимонов) рубили в лесу бревна на Тельмозере, накануне крещенья. Не захотели идти домой, остались в лесной избушке ночевать. Когда легли спать, Филимонов начел росказывать Ильину о Петербурге. Ильин никогда не бывал в Петербурге. Ильин сказал: «Хоть раз бы побывать в Петербурге». Проснулись утром рано, захотели пить чай, Ильин и пошол с ведром и топором за водой на озеро. Когда он вышол на озеро, видит бежит пара лошадей в санях и с колокольчиком. Подъезжают ближе, а в санях едет бывший становой пристав Смирнов. Смирнов сказал: «Садись, Ильин, я провезу вас». Ильин сел, поехали и скоро очудились в Петербурге. Смирнов оставил Ильина на Неве и велел дожидаться, когда выйдет крестный ход. Ильин стоял и смотрел; когда кончилось освящение воды, подъежает опять Смирнов, спросил Ильина: «Не хочешь ли поесть?» Ильин не отказался. Тогда Смирнов подал ему французскую булку, тот не стал ее есть, а сунул в пазуху. Когда побежали к Тельмоозеру, Ильин вышол с извощика и зашол в избушку. Товарищ и спрашивает у него: «Где был?» – В Петербурге. – Тот стал смеяться. Тогда Ильин росказал, как росположен Петербург, а потом вынул из-за пазухи и показал французскую булку.
Вас. Мих. рассказал еще случай, бывший у них в дому. У них была белая лошадь. Однажды пришли в конюшну, а лошадь в яслях для сена лежит на спине, ногами кверху и уж чуть жива, ни взад, ни вперед пошевелиться не может, только ногами дрыгает. Попробовали вытащить лошадь кверху, на сеновал. Куда! и подступиться нельзя. Пришлось выпиливать из яслей палки и только тогда еле-еле лошадь вытащили. Как она и попасть туда могла только? Конечно, лешой или домовой заволокли.
Бабушка рассказывала про своева отца:
Отец мой был портной. Осенью ходил он по деревням, шил хрестьянску одежду. Только работал он по ночам, а днем уберетца в лес под сено и спит, потому что боялся набора. А тогда была солдаччина хвастовшиной: хто бы только попал, стар или молод, брали в солдаты и везли с собой.
Раз он лег спать под сено близ большой дороги. А ножницы были у нево за опояской. Когда он уснул, сено роспинал и образовался на воле. По дороге ехал чиновнок с емщиком и говорит:
– Емщик, что тут такое?
Емщик соскочил с козел, посмотрел:
– Барин, здесь человек.
– Тасчи ево сюда, повезем в солдаты!
Посадили ево в повозку рядом с барином и поехали.
А барин был табасчик. Спичек в то време не было есчо. Когда доедут до деревни, и в каждой деревне барин посылал своева емщика роскурить трубку. В одной деревне емщик ушол роскурить трубку; а пойманный мужичок и говорит: