Пан воевода расположился в близлежащей деревушке, состоявшей из трех дворов, и с горя и недоумения напился снова.
Но среди лиц, окружавших царицу, был один счастливый человек — это князь Вышанский.
XII
Вышанский, завернувшись в плащ, положив под голову седло, заснул у шатра царицы.
Едва взошло солнце, уж он вскочил, и первое, что бросилось ему в глаза, это темная фигура в черной сутане патера Свежинского. Патер стоял к нему спиной, и казалось, задумался или молился. Вышанский поднялся, и патер оглянулся. На его лице играла светлая улыбка, нежность светилась в его холодных глазах. Он протянул вперед руки и ласково сказал:
— Здравствуй, сын.
— Здравствуйте, святой отец, — ответил холодно Вышанский, не принимая протянутых рук.
Патер как будто не заметил этого.
— Я только что приехал. Скоро ли царица проснется, уже пора ехать, — сказал он.
— Царица не поедет к вашему оборванцу, — гневно ответил Вышанский. — Довольно ваших интриг, на этот раз вы проиграли, святой отец.
Патер тихо покачал головой.
— Я всегда говорил, Владек, что ты сущий ребенок. И если бы ты теперь не был без памяти от царицы, ты бы первый посоветовал ей признать этого (не стану скрывать) бродягу своим мужем.
Краска залила лицо князя. Он сжал рукоять сабли.
— Пойми, Владек, признать, только признать, — спокойно продолжал патер.
Князь внимательно смотрел на него.
— Он не будет ее мужем, но необходимо, чтобы она была царицей, и тогда он может внезапно умереть… А Марина… Но, кажется, царица проснулась, — прервал он сам себя.
Из шатра свежая и розовая выскочила Ануся. Она глубоко поклонилась патеру и подошла под благословенье. Благословив ее, патер сказал:
— Поди, девочка, попроси царицу принять отца Свежинского.
Ануся упорхнула, почти сейчас же вернулась, и через минуту патер был уже в шатре. Вышанский задумчиво ходил взад и вперед, обдумывая слова патера.
Прошел час, другой. Явился пан воевода, но дочь опять не приняла его. Он поворчал и ушел.
Но вот широко распахнулись полы палатки, и показалась царица с патером. Лицо патера имело обычное выражение, но Марина, бледная, измученная, глядела решительно и твердо, с непривычной жестокостью.
Скользнув взглядом по князю, она сухо и коротко сказала:
— Велите, князь, готовиться к отъезду. Муж ждет.
Она сделала ударение на слове «муж». С этими словами она повернулась и скрылась в шатре.
— Владек, не тоскуй, она будет твоей, — весело произнес патер, ударив по плечу смущенного и мрачного князя.
— Убирайтесь к дьяволу! — грубо ответил князь. — Служите лучше свои службы и оставьте в покое порядочных людей.
Он повернулся к патеру спиной и пошел отдать нужные распоряжения. Патер, нисколько не обиженный, с ласковой улыбкой посмотрел ему вслед.
Из всех пушек палили в Тушине, когда въезжала в него Марина, десятки тысяч народа восторженными кликами приветствовали ее. Но нужна была ей вся ее железная воля, когда она увидела своего «мужа», с его одутловатым грубым лицом и красными пьяными глазами.
Она чуть не лишилась чувств, когда он слез с коня и, подойдя к ней, хрипло крикнул:
— Здравствуй, жена возлюбленная, царица! Бог снова соединил нас.
И он широко раскрыл свои объятия.
Тысячи глаз впились в бледную, дрожащую Марину. Слезы потекли у нее из глаз.
— Мужайся, — тихо проговорил Свежинский и слегка подтолкнул ее вперед.
С громким рыданием упала Марина в позорные объятия, и народ и войска, умиленные трогательной картиной встречи, разразились безумными криками в честь царя и царицы.
Едва держась от волнения в седле, неподвижным взглядом глядел на Димитрия Ваня Калузин, и ему казалось, что качается земля под ногами его коня. «Димитрий, Димитрий, Марина, Ануся», — беспорядочно мелькали в его голове имена… Он не замечал, как Ануся, взволнованная, умиленная, с надеждой и любовью глядела на него. Ясно увидел Ваня обман, роковой для всей Руси. Из-за жалкого бродяги лилась кровь.
Зная, что князя Скопина на Москве нет, он решил провести два дня в таборе, чтобы хорошенько ознакомиться с ним. Кстати, он встретил князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого. Тот был доволен встречей с ближним князя Скопина и пригласил Ваню к себе. Он принял его гостеприимство.
Удивление его возрастало все больше и больше. Здесь он встретил много знатных московских дворян: князей Сицких, Засекиных, Черкасских, подьячего Посольского приказа Грибенева. Увидел знаменитых польских рыцарей, князя Рожинского, Яна Сапегу, Зборовского, Млоцкого, Лисовского. Видел их воинов, бодрых, смелых, нарядно одетых, на чудных конях.
В тот же вечер царь Димитрий созвал наиболее знатных бояр на пир в честь приезда царицы. Страшно поразило на этом пиру Ваню (его взял с собой Трубецкой) отношение окружающих к царю. Князь Рожинский открыто смеялся над ним, чуть не кричал на него, остальные поляки тоже вели себя с ним очень вольно и громко хвастались, что они могут посадить на московский трон кого захотят.
Присутствие царицы сдерживало их, и при ней они почти ничего не позволяли себе, но измученная, усталая Марина скоро ушла в приготовленное ей роскошное помещение, и после ее ухода наступила настоящая оргия. На царя перестали обращать внимание, разве кто из панов прикрикнет на него.
Ваня с ужасом и отвращением смотрел на происходившее вокруг. Он слышал кругом разговоры и из них понял, как несбыточны и безумны были надежды царя на мирное окончание распри. Он услышал, что вся Северская земля снова объята бунтом, что сегодня утром Коломна и Тверь принесли присягу на верность царю Димитрию, что в Новгороде назначенный туда воеводой Михаил Игнатьевич Татищев вошел в переговоры с тушинским царьком, что Нижний Новгород присягнул тоже, и в заключение всего узнал, что поляки не желают исполнять условий заключенного мира и ни за что не оставят мнимого Димитрия, в расчете на богатую добычу в Москве. Тут же, при Ване, Сапега и Лисовский сговаривались напасть на беззащитную Троицкую лавру, и, когда еще не совсем пьяный Димитрий крикнул им:
«Вы сволочь, богоотступники, еретики, и я не позволю вам тронуть нашей святыни!» — они громко расхохотались. Сапега обругал его пьяным шутом. Лисовский, смеясь, крикнул:
«Милостью нашею царь, молчи!» А Рожинский опрокинул ему на голову остаток вина из кубка. Царь, шатаясь, встал.
— Подлая дрянь, бродяги! — крикнул он и неожиданно для всех плюнул в лицо Сапеге.
Сапега, с налившимися кровью глазами, вскочил с места и выхватил саблю. Выхватил саблю и Димитрий. Рожинский железной рукой схватил Сапегу и отбросил его в угол. Сапега чуть не упал, но удержался на ногах.
Царь вышел ругаясь, а Сапега налетел на Рожинского.
— Молчи! — грозно сказал Рожинский. — Не время. Лучше сядь сюда, — он указал место рядом с собой, — я тебе кое-что скажу.
Рожинский и Сапега были друзья, причем Сапега, менее умный и более слабый, невольно подчинялся молодому Рожинскому, безмолвно признанному всеми поляками своим главой. Сапега, тяжело дыша, опустился рядом с князем, и между ними начался оживленный разговор.
Русские бояре смотрели и слушали довольно равнодушно, почти не прерывая своего разговора. Черкасский убеждал князя Сицкого съездить с ним завтра в Москву с тем, чтобы на другой день вернуться в Тушино.
— Скучно одному, боярин, — убеждал Черкасский.
— Да, негоже как-то, — отвечал Сицкий.
— Пустое, повидаем своих — да и назад.
В это время еще не вполне законченных переговоров было заурядным явлением ездить из Тушина в Москву. Рожинский ездил чуть не каждый день для переговоров с Гонсевским и Олесницким, ездили и русские люди повидаться со своими, и царь не смел задерживать их, особенно родовитых бояр.