Так что они все-таки пили кофе, дожидаясь Джейкоба – полуслепого и полуглухого старика. Он занимался кухней и садом, Анна – комнатами, вот и вся прислуга. Царящий порою беспорядок Скоргола не замечал.
– Отвратно, – оценил он, едва пригубив напиток.
Аланнис пила, жеманно сморщив носик и покачивая ногой. Обнаженная кожа притягивала, Скоргола не мог устоять. Аланнис чуть заметно улыбнулась и продолжила пить. Что-то в высшей степени непристойное было во всем этом – сидеть на кухне, пропахшей специями, рядом с почти голой женщиной и гладить ее колено, а затем и бедро. Непристойное и даже развратное – ведь Аланнис совершенно точно не будет против.
Джейкоб постучал лишь раз – потом лишь спокойно ждал на стульчике у двери. Когда Скоргола и Аланнис выбрались из кухни, Джейкоб лишь повернул седую голову и чуть заметно кивнул.
– Чай, пожалуйста, – ослепительно улыбнулась Аланнис, поправляя простыню, и, наклонившись, чмокнула старика в морщинистую щеку. Сто мужчин в расцвете сил отдали бы по году жизни за такую вот мимолетную, ничего не значащую ласку. – И завтрак... Спасибо, Джейкоб!
Аланнис сбежала по лестнице резво, как девчонка. Скоргола поплелся следом.
После завтрака она ушла – как всегда, стремительно собравшись и оставив после себя запах духов. Перчатки, шарфики, платки, сережки, браслеты... Аланнис никогда ничего не «забывала», и это тоже нравилось Скорголе. Правда, от ее духов он иногда чихал.
Когда он смотрел в окно на удаляющуюся Аланнис, он улыбался. Возможно, именно потому, что другой встречи могло и не быть.
Удобно встречаться со шлюхами.
Облизнув сухие губы, Скоргола отвернулся от окна и направился в подвал. К работе. Пожалуй, Скоргола мог бы жить, совсем не покидая дома. Джейкоб и Анна, приходящая и уходящая Аланнис... Разве ему нужен кто-то еще?
Лучше бы он никогда, вообще никогда не покидал дома!
Скоргола мыл руки, сжав зубы до боли в челюсти. Хотелось в оперу, куда у него уже имелся билет. Хотелось в казино, куда он обещался прийти в конце недели. Хотелось в парк – на прогулку. На простую обычную прогулку, и плевать, что он никогда раньше не гулял в парке!.. Скоргола выдвинул ящик одного из рабочих столов и достал платок. Инициалы – «Д. Л».
Внутри у Скорголы – океан. Безмятежная гладь. Такая редкость для Скорголы.
Он положил платок обратно, достал чертежную доску и приколол к ней лист.
Сначала его пытались называть – «господин» и еще какое-нибудь слово. То архитектор, то оружейник, то химик, то механик... Спрашивали о фамилии. Но потом все стало проще – Скоргола он и есть Скоргола. Он один такой.
Просто господин – и здесь уж точно господин! – Майрвилль, граф и судовладелец, нашел где-то гения. Скорголу попеременно записывали то во внебрачные сыновья графа, то в его племянники. Сам граф и Скоргола, а потом Скоргола и сын графа, придерживались правды в своих рассказах – Чарльз Майрвилль, подобно многим богачам своего времени, взял из приюта ребенка и обеспечил тому достойное образование. С девочками было сложнее – их нужно было удачно сосватать. Встречаясь, господа и дамы обменивались успехами подопечных, показывали юношей и девушек друзьям, хвастаясь чужим благочестием и манерами. Своеобразное соревнование добропорядочности. Такая забавная гонка между богатеями.
Чарльз Майрвилль стал еще более уважаем в высшем свете, а Скоргола на время пропал. Можно было подумать, будто Чарльз с упорством и усердием воспитывал себе личного гения, но нет. Граф обучил Скорголу всему, что подразумевала эта гонка, это развлечение высшего света. А дальше Скоргола учился сам. И жил сам. Этот высший свет испугал его сразу и очень надежно – Скоргола не хотел там оставаться.
Он успел поработать грузчиком, чем подорвал здоровье, курьером и клакером. Несколько раз плавал на барже с рыбаками. Граф нашел его вновь в лавке часовщика, куда он устроился помощником. В двадцать три это кажется особенно никчемным – быть всего лишь чьим-то помощником.
И Скоргола сдался.
Оказалось, что за два года о нем благополучно забыли все, кроме Чарльза.
«Неужели это ты? – хмыкнул граф. – Я был уверен, ты добьешься большего. Как же... Как же тот кот, Скоргола? Не помнишь?.. А я помню. Помню... – старчески крякнув, он уселся в кресло для посетителей лавки. – Вот в чем дело, Скоргола. Жестокие дети, из которых неизменно вырастают негодяи, привязывают котам банки к хвосту и перебивают им лапы камнями. Добросердечные дети, из которых вырастают достойнейшие молодые люди, перебинтовывают лапки несчастным животным. А что сделал ты, Скоргола, когда любимец доброй детворы не мог ступить и шага стараниями юных мерзавцев? Почему я забрал тебя в свой дом?.. Не помнишь? Не верю, но скажу – ты поставил кота на колеса, – он смеялся, вспоминая это, в уголках серых глаз блестели слезы. – Усадил в лично созданную самоходную коляску!»
«Я не создавал ее! – не выдержал Скоргола. – Я собрал! Из музыкальной шкатулки, будильника, игрушек...»
«Однако это чудовище ездило лучше нынешних мобилей».
«Я не создавал ее, – повторил Скоргола. – И она сломалась... У меня не хватило ни знаний, ни материала...»
«А если... – тише проговорил Чарльз. – Если я дам тебе материал и... и достаточно времени, чтобы ошибаться вновь и вновь? Пока не научишься».
Время на ошибки – это так чудесно. Кто бы не согласился?
Внутри у Скорголы – время. Тиканье часов и беззвучные механизмы. Бомба может только тикать, остальное – лишнее. Джентльмен коснется уха и заметит, что настенные часы звучат немного нескладно, но прежде чем пошлет за часовщиком... Внутри у Скорголы – время.
«Революционеры, – решили горожане. – Подпольщики». Немыслимо ведь, чтоб гонка конкурентов приняла подобные масштабы.
А граф стал городским мэром.
Господин Майрвилль был умным и щедрым человеком. Занимался благотворительностью. А господин Коултон был мерзавцем с огромными деньгами и не менее огромными связями... И Скоргола даже гордился своим детищем.
А уж как гордился Скорголой Чарльз!
С немыслимой скоростью открывались новые фабрики и заводы, на воду спускались совершенные суда, по дорогам скользили новехонькие, на диво надежные мобили... И нет-нет, да кто-то из рабочих трепался о некоем молодом человеке, то и дело сопровождающем господина Майрвилля.
А еще – у графа совсем не осталось врагов. И даже недоброжелателей.
Остался сын. После смерти Чарльза Келестин унаследовал все – дело стояло лишь за должностью мэра.
Скоргола не видел повода возражать. Келестина он помнил с детства – и тот уж точно не бросался камнями в кошек. Когда Скоргола воспитывался в доме графа, Келестин учился и только учился – юриспруденции. Кроме того, отец всегда отзывался о сыне хорошо и настаивал на их дружбе.
Изменилась жизнь Скорголы – Келестин решил взамен ее устроить, эту жизнь. Представил Скорголу публике, ввел в высшее общество, да так надежно, что Скоргола теперь не знал, где искать выход.