Он ступил в огонь, оделся его прозрачным свечением, но не испытал ожог, а почувствовал, что его душа сродни этому бесцветному пламени, в котором исчезают несовершенные формы и остается один бестелесный дух. Бусинка мелькнула у глаз, вылетела из камеры сгорания и исчезла в турбине. О лопатки турбины разбивалась беспощадная струя раскаленного газа. Лопатки источали бело-голубое свечение. В двигателе, среди его оболочек и стенок, вращалось кипящее солнце. Он вдруг увидел бусину у самых глаз. Она прозрачно переливалась. В ее глубине таилась алая бесконечность, неисчерпаемая бездна. Он хотел ее поймать, но она ускользнула, маня за собой. Он нырнул в пламенный круг, как ныряльщик, сложив руки, ныряет в огненную полынью. Проникал сквозь сталь, сквозь грохот адского пламени, чувствуя, как его секут и пронзают отточенные кромки. Оставлял на этих кромках свою утомленное тело, свои огорчения, свои страшные опасенья за судьбы страны, всю долгую жизнь, посвященную познанию и преодолению, исполненную побед и крушений. Его манила за собой неуловимая бусина, в которой заключалась тайна, постигнув которую он обретет всеведение. Бусина, словно космическая частица, промчалась у виска, сливаясь с ревущим факелом, излетающим из выходного сопла. Люлькин вздохнул и кинулся в шумящий клин света, подхваченный могучей силой, которая выбросила его из ревущего двигателя и кинула в прохладное небо.
Планируя, он опустился на белую землю, покрытую свежим снегом. Своей детской рукой он раскапывал снег, в котором скрылась красная бусинка. Рукам было холодно, он вычерпывал снег, добираясь да земли, и в ямке, свободной от снега, у него под рукой вдруг закраснела ветка брусники. Восхищенный, он смотрел на алую веточку, испытывая несказанное счастье.
Люлькин был мертв. Из капельницы продолжали падать прозрачные капли. На мониторах пропали синусоиды и всплески, остались тонкие недвижные линии.
Под утро, просыпаясь среди мутного света, Ратников включил мобильный телефон. И сразу же, громогласно раздался звонок. Звонил зам по безопасности Морковников.
— Юрий Данилович, Люлькин умер.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— Еду.
Было странно смотреть на окно, за которым полоскал дождь, и где-то в дожде, уже неживое, носатое, с крупными губами и огромным лбом, присутствовало лицо Люлькина.
Часть вторая
Глава восемнадцатая
Отец Павел, праведный старец, лежал на высокой железной кровати, среди пылающих лампад, которые пышно и пламенно озаряли келью. Он был очень слаб и утром не вставал на молитву, чувствуя, что жизнь безболезненно оставляет его легкое тело, утекает из рук и ног, покидает хрупкие полые кости, сосредотачиваясь последним теплом в сердце. Несколько раз заглядывала келейница Марья Ивановна, позванивая башмаками по половицам. Спрашивала, не нужно ли чего. Он беззвучно шептал губами, и она догадывалась, что он просит испить клюквенный морс. Приносила жестяную кружку, поддевала его голову теплой большой ладонью и вливала в него холодную сладость, проливая розовый морс на белую бороду. Он откидывался на подушку, благодарно закрывал глаза, дожидаясь, когда келейница снова уйдет.
Оконце переливалось розовым, голубым, золотистым, словно за стеклами сияла большая перламутровая ракушка. Он знал, что это в море играет икона. Богородица на иконе посылает из воды разноцветные отсветы, и все кругом радуется. Это была радость мира, который не желал погибать и держался над бездной благодаря молитвам праведников. Не тех, что малой исчезающей горсткой еще населяли землю, а тех, чей могучий и дивный сонм обитал на небесах, оглашая Вселенную божественной песней.
Ему чудилась небывалая фреска, которой не было на стенах храма, но которая являлась его воображению, словно ее рисовал богооткровенный и строгий художник. Земля, голубая и круглая, затуманенная облаками, какой она является космонавтам, парила в пустоте, подвешенная на тончайших нитях. Нити были зыбкие, как паутинки, струящиеся, словно лучики света. Тянулись ввысь, где их держала длань Того, Кто сотворил мирозданье. Висящая на нитях земля витала над черной бездной, густой и кипящей, как смола, в которой бурлили пузыри, выплескивались ядовитые протуберанцы, стараясь дотянуться до земли. Она удерживалась от гибели лишь несколькими последними нитями, которые натянулись в руке у Господа, готовые порваться под тяжестью обременяющих землю грехов. Молитва старца была бессловесной, направлена на эти струящиеся хрупкие лучики, чтобы они выдержали непомерный груз.