Хотя вывод, который следует из романа, полон большого драматического смысла, искусно выраженного во вступлении, представляющем начало и конец повествования, то есть своего рода замкнутый круг без какой бы то ни было перспективы, тем не менее он показывает, что сам автор еще не видел объективной возможности коренных социальных преобразований, что он еще не предчувствовал появления общественных сил, которые могли бы совместной организованной борьбой, имея ясную революционную цель, превратить эту объективную возможность в историческую необходимость. Начав с отрицания устаревшей морали, существующего строя, законности и всей системы, которая управляет вещами и людьми, Чосич, движимый внутренним возмущением, не будучи в состоянии примириться с ложью, насилием и несправедливостью, сумел противопоставить всему этому злу только беспомощность фантазера с трагическим сознанием и больной совестью. Сам автор также был убежден в бессмысленности и неэффективности подобного бунта, такого мелкобуржуазного, индивидуалистического и призрачного решения, как выстрел из пистолета — хотя в нем, конечно, много человеческого величия и красоты, — и это лучше всего видно из того, что выразителя таких идей, в характере которого немало автобиографических черт, он метко и характерно назвал Ненад Байкич[6].
Свое представление о человеческом обществе, различные стороны которого он изображает в романе, Чосич не всегда сумел последовательно воплотить в своих героях, их действиях и судьбах, не сумел органически связать свои идеи с тканью романа. Чувствуя, что его мысль, исполненная благородного гнева и пафоса отрицания, не нашла достаточного художественного выражения в самом произведении, а иногда просто не ясна, он в решающих узлах делает рупором своих идей некоторых персонажей, не связанных с главным ходом развития романа. Так, например, критика парламента — этого карикатурного народного представительства — высказана в словах журналиста, а мысль о нищете деревни и эксплуатации народа развивает один из крестьян. Но хотя эти и подобные им положения выражены только словесно в виде художественной декларации, то есть с точки зрения реализма художественно неубедительно, все же следует признать, что в силу глубокой правды, которая в них чувствуется, и смелости, с которой они высказаны, они представляют живой и сильный документ моральной честности, идейного благородства и творческой совести их автора. Дыханию правды, которым веет со страниц книги, не хватает иногда дыхания художественной достоверности, которая оживила бы ее и придала ей больше убедительности.
К созданию своего последнего, а по существу первого романа, Бранимир Чосич готовился долго, тщательно собирал материал, изучал прототипы будущих героев, записывал, дополнял, систематизировал воспоминания и наблюдения. Чтобы наиболее полно реализовать свой замысел, он серьезно занялся изучением особенностей технологии романа: фабулой, образами, стилем, композицией. Статья «Точка над i», опубликованная после завершения романа «Два царства» и начала работы над «Скошенным полем», ясно свидетельствует о его серьезном отношении к литературному ремеслу, о горячем стремлении молодого писателя овладеть всеми его тайнами.
Написанное уверенной рукой зрелого писателя, умеющего строить романы, «Скошенное поле», несмотря на все свои идейные недостатки и художественные промахи, является серьезным и хорошо выполненным литературным произведением, одним из самых положительных явлений югославской литературы в жанре романа в период между двумя войнами. Роман является самым достоверным документом об омерзительной действительности нашего недавнего прошлого; он рассказывает также о писателе, который всеми силами старался согласовать в себе мораль человека и писателя, а в своем творчестве — идеал человечности и красоты.