Несколько раз я видела первый облёт: стремительные пушистые комочки лихо и забавно выстреливали из скворечни, огибали родную берёзу, приходили в ужас и восторг от собственной смелости и новых ощущений — и сигали обратно в домик.
Улетают скворцы всегда незаметно, самым ранним утром, почти в темноте. Так больше шансов уберечь с любовью взращенных, беззащитных детей от хищных птиц… Огород без скворцов сиротеет. Тишина и пустота.
Но снова наступает весна. Крошечная пара обессилела, обтрепала крылышки, преодолев тысячи километров, морские бури, опасности, нападения хищных птиц… Прилетела из знойной Африки с сахарными горами или Индии с её синим небом и древними кружевными храмами — в серенькие среднерусские пейзажи, в серенькую, тёмненькую, депрессивную нашу погодку.
И всё затем, чтобы поселиться на моей старой берёзе над моей банькой, в моём маленьком заросшем огороде, кишащем соседскими котами. Почистить крылышки, оглядеться, спеть победную песню: «Ну, вот мы и дома». И дать начало новой жизни.
Скворцы очень осторожны и редко «пасутся» на родном участке, чтобы не привлекать внимания к гнезду. Лишь однажды, когда затянулась холодная сухая весна, наш скворушка потерял бдительность и спланировал под берёзу к собачьей миске.
Кэрри ест неаккуратно, да чего там, жрёт по-свински. Погружает длинную крокодилью морду в миску, как паршивый поросёнок, привередливо роется в поисках лакомых кусков — во все стороны летят ломти крутой каши, варёные овощи и кусочки «чаппи». Круглогодичная бесплатная столовка для пичуг. И — увы — кошачья западня.
Когда собака спит, Тиграша в кустах пытает счастье. Я не видела начала разыгравшейся драмы. Выскочила на отчаянный крик маленького сына. Тиграша удирал с трепыхавшимся кричащим скворцом. За Тиграшей неслась разбуженная, страшная в гневе Кэрри, за Кэрри, вытянув руки и беспрерывно вопя, бежал сынишка. Я завершала «паровозик». За всем происходящим, как за захватывающим триллером, наблюдал в окно, как в телевизор, домашний кот Фантик.
Тиграша на бегу молниеносно сообразил, что сквозь железные прутья калитки ему с добычей не протиснуться — и выпустил скворца. Кэрри с утробным гудением сгоряча бушкнулась головой в калитку, взвыла и завертелась волчком от горя, что упустила заклятого врага.
Скворец на заборе приводил себя в порядок и сварливо ругался. Я боялась, не повреждено ли у него крыло, но он улетел подальше от «гостеприимной» миски на берёзу, и продолжал громко ругаться оттуда.
Сын гладил и успокаивал собаку. И торжественно, сквозь слёзы сказал: «Теперь нашей Кэричке нужно выдать медаль „За доблестное спасение скворцов“».
А Тиграша… Что Тиграша. Вон он прибежал из кухни, что-то жуя.
«Мр-м?» Привычно укладывается в тёплом жёлтом круге под настольной лампой. Сыто и сонно прислушивается к постукиванию клавиш, хмуро — подозрительно следит за шевелением «мышки». И нет ему дела, что пишут о нём.
Час быка
Еленкины родители работали в школе учителями. Тогда школьников часто отправляли на полевые работы. Иногда мама брала Еленку с собой. Запомнилось: колючие тяжёленькие косички колосьев, обочина дороги, синяя от васильков. Мамины ученицы плетут для Еленки венки, сюсюкают над ней, спорят, кому нести её на руках, когда Еленка устаёт.
Один выдающийся случай, как ни странно, совершенно стёрся из её памяти. Его снова и снова взволнованно рассказывала мама, и Еленка не верила:
— Это, правда, было? И я была там?!
Школьники пололи то ли капусту, то ли свёклу. На соседних лугах паслось стадо коров. Пастух гарцевал на лошади — значит, в стаде был бык. Мальчик-горнист заиграл, созывая детей на обед. С лугов не замедлил раздаться ответный рёв. Мальчик уже нарочно, чтобы подразнить быка, заиграл громче. Утробный рёв приближался. Все кричали горнисту, чтобы он замолчал, а вредный мальчишка продолжал выдувать резкие звуки. А ещё, между прочим, пионер.
Вот уже затрещали деревья.
— Не держитесь в куче! Разбежались — и в лес! Все в лес! — кричала мама, таща Еленку за руку. Разновозрастная разноцветная ватага с плачем и визгом бросилась прочь с поля, крики ещё больше разъярили быка. Догоняя, он не мог наметить жертву: все рассыпались, как велела мама, и огромный красный бык бестолково, с задранным пружиной хвостом, носился то туда, то сюда: тут же его отвлекало другое удирающее яркое пятнышко.