Поставив на печку кастрюльку с водой, он вернулся на одну из скамеек, пустив несколько крепких словечек в адрес Томпсона, тупо сидевшего на месте, по обыкновению пьяного. Генри сел у небольшого стола, а Сунди пошел за ним со свининой. Мак-Вей не пошевелился. Он позабыл про свой голод. Пульс его бился ускоренно. Его наполняло чувство, какого он никогда раньше не испытывал и даже не представлял себе. Неужели это тоже люди — одна с ним порода? Или какое-то особого рода сумасшествие убило в них все человеческие чувства? Он встретил уставившиеся на него красные глаза Томпсона и отвернулся от их тупого вопросительного взгляда. Беки повернул котелок с бобами, выигранными им. Позади него скрипнула дверь, и Билли услышал вой метели. Теперь он казался ему дружеским звуком.
— Идите-ка сюда, товарищ, — услышал он голос Сунди. — Вот ваша доля.
На оловянной тарелке лежал один из тонких ломтиков свинины и твердый сухарь. Он ел с такой же жадностью, как Генри и Сунди, и выпил чашку горячего чая. В две минуты с едой было покончено. Этого было страшно мало. Несколько глотков пищи только обострили его голод, и он был не в силах отвести глаза от бобов Беки Смита. Один Беки казался сытым. Его ужас еще усилился, когда к нему подошел Генри и сказал тихим шепотом:
— Он не честно выиграл мои бобы. У меня было три раза по одному очку и два — по два, а он вытащил три по пяти и два — по шести. Когда я сказал это, он назвал меня мужиком и толкнул меня. Это мои бобы или Сунди!
В красных глазках маленького человека сверкнул взгляд убийцы.
Мак-Вей молчал. Ему не хотелось говорить или расспрашивать. Никто не спрашивал его, кто он и откуда пришел, и у него не было побуждения узнавать что-нибудь об этих людях, на которых он натолкнулся. Беки кончил, вытер рот рукой и посмотрел на Мак-Вея.
— Надо пойти со мной за дровами, вы как?
— Я готов, — отвечал Билли.
Первый раз он отдал себе отчет в своем состоянии. Он прихрамывал и был болезненно слаб, но в остальных отношениях, по-видимому, здоров. Несмотря на жестокий мороз, он не отморозил ни ног, ни ушей. Он натянул на себя меховые мокасины, толстую куртку и меховую шапку и вышел с Беки за дверь. У него было какое-то странное неприятное чувство. Он был уверен, что его старый враг не узнал его, но теперь он думал, что тот каждую минуту может вспомнить, кто он. Если Беки узнает его теперь, когда они наедине с ним…
Он не боялся, но все-таки сердце его сжалось. При своей слабости он не мог и думать вступить в борьбу с ним. Он не видел, как Беки злобно подмигнул Томпсону. Но Генри это заметил, и его маленькие глазки стали еще меньше и темнее. Надев лыжи, они отправились навстречу снежной вьюге. Беки нес топор. Он шел впереди по мелкому редкому леску и по открытой поляне, где вьюга бушевала с такой силой, что следы их сейчас же исчезали.
Мак-Вею казалось, что они прошли с четверть мили, когда они вышли на край оврага, такой крутой, что его правильнее было назвать обрывом. Беки впервые дотронулся до него. Он схватил его за руку и в голосе его прозвучало грубое нечеловеческое торжество.
— Небось, думал, что я тебя не узнал, ага, Билли? — спросил он. — А я-таки узнал. Выжидал только, когда выманю тебя наружу. Помнишь мое обещание? Ну так я передумал с тех пор. Не желаю убивать. Слишком опасно. Самое лучшее дать тебе самому околеть — ты ведь и так не сегодня-завтра издохнешь. Ну а коли вздумаешь вернуться в хижину — пристрелю!
Движением таким быстрым, что Билли и подумать не мог о защите, Беки столкнул его вниз головой с обрыва. Густой снег спас его при падении. Несколько мгновений он лежал без движения. Потом он поднялся на ноги и взглянул вверх. Беки ушел. Его первым побуждением было вернуться в хижину. Он без труда мог найти ее и там посчитаться с Беки на глазах у остальных. Но потом он остановился.
Его намерение вернуться все слабело. После короткого размышления он решил продолжать борьбу за жизнь собственными силами. В сущности говоря, его положение немногим хуже, чем положение людей, оставшихся в хижине. Он поплотнее застегнулся, посмотрел, хорошо ли прикреплены лыжи и стал взбираться на противоположный откос.
Лес опять стал редеть и перешел скоро в низкий кустарник. На ходу Билли думал о том, что теперь происходит в хижине. Он думал, что из всех четверых Генри едва ли выживет, а Беки это удастся сделать легче всех. На следующее лето он узнал, что Генри сошел с ума и жестоко отомстил Беки Смиту, вонзив ему нож между ребер.
Билли мог теперь точно измерить, какая сумма энергии заключена в ломтике ветчины и холодном сухаре. Ее было немного. Задолго до полудня прежняя слабость снова овладела им. Ему даже труднее было передвигать ноги по снегу, и, казалось, силы окончательно покинули его, и тлеющая в нем искра погасла. Он решил идти до наступления ночи. Тогда он остановится, разведет огонь и заснет в тепле.
После полудня он вышел из кустарника на холмистую местность. Он двигался теперь медленнее, но спокойнее, так как временами он был защищен от ветра. Вокруг него мгла сгустилась темней, чем мгла метели — ему показалось, что он достиг конца равнины. Земля вдруг расступилась перед ним, и внизу под собой, в долине, где свирепствовали ветер и метель, он увидел черные верхушки больших елей. Он начал спускаться. Глаза его не в состоянии были судить о расстоянии, и он постоянно падал. В первые пять минут он падал десятки раз, и, наконец, он уже не мог больше подняться, а покатился под откос, как камень.
Он остановился, жестоко стукнувшись обо что-то, и в первую минуту ему хотелось кричать от боли. Но голос, который он услышал, очевидно, принадлежал не ему. Это был какой-то чужой голос, потом другой, третий, много голосов — так по крайней мере ему казалось. Перед его глазами мелькали тени каких-то темных предметов, топтавшихся в снегу вокруг него, а за этими предметами виднелись четыре или пять высоких снежных холмов, похожих на расположенные полукругом палатки.
Он понял, что это значило. Он упал прямо в лагерь индейцев. Охваченный радостью, он хотел произнести какие-нибудь слова приветствия, но язык не слушался его. Столпившиеся вокруг него люди подняли его и перенесли в круг снежных холмов. Последнее, что он ощутил, было тепло, проникшее в его легкие…
Первое, что он увидел после этого, было лицо, лицо, медленно возникшее перед ним из мрака и приближавшееся к нему все ближе, пока он не узнал, что это лицо девушки с большими, темными, странно блестящими глазами. В эти первые мгновения пробуждения сознания у него мелькнула мысль, что он умирает, и это лицо часть какого-то прекрасного видения.
Если и так, во всяком случае он очутился среди друзей. Глаза его открылись шире, он пошевелился, и лицо отодвинулось. Движение пробудило в нем жизнь, и сознание стало скачками возвращаться к нему. Прямо над собой он видел конусообразную верхушку большого березового вигвама, а в ногах было отверстие в березовой стене, сквозь которое он видел тонкую пелену голубоватого дыма. Он был в вигваме. Ему было тепло и удивительно удобно. Он подумал, сильно ли он ушибся, и пошевелился. При движении у него вырвался громкий крик боли.
Это был первый сознательный звук, который он издал, и в ту же минуту лицо опять склонилось над ним. Теперь он ясно видел его — темные глаза, округлые щеки, обрамленные двумя толстыми черными косами. Его лба ласково коснулась прохладная рука, и тихий голос произнес какие-то мелодические слова. Девушка была из племени кри. Услышав голос девушки, к ней подошла женщина, посмотрела на него минуту и потом, обернувшись к двери вигвама, обратилась к кому-то, кто был за дверью.
Оттуда вышел мужчина. Он был стар и сгорблен, и лицо у него было худое. Скулы ясно обрисовывались под натянутой кожей. За ним шел молодой человек, прямой как дерево, с широкими плечами и головой, напоминающей бронзовое изваяние. Этот человек нес в руке мороженую рыбу, которую он дал женщине. Передавая ее, он сказал слова на языке, кри, которые Билли понял: