Плащ и белоснежная шёлковая туника Дэсарандеса натянулись от порыва ветра, его волосы взмыли вверх, а сам мужчина вытянул руки, подставляя лицо лучам солнца, пробившемуся сквозь пасмурное небо. Дарственный Отец словно находился в ослепляющем ореоле.
— И этот нож не сломался, — продолжил император. — Не был затронут ржавчиной, не потрескался и не затупился. Мы, — стукнул он себя по груди, — прошли все испытания с честью, оставив земли позади в положении, которое никогда не позволит им вновь стать прежними. Искоренили зло, оставив его медленно умирать с отравленным шипом, воткнутым в грудь.
Сандакай Мирадель, герцог Юга, смотрел на своего повелителя и ему казалось, что отрубленная голова Сигнора Йосмуса — бывшего архонта Кииз-Дара, висевшая на цепи подле бёдер императора — шевелится, будто бы что-то шепчет.
— Даже отступая, вынужденные спасти свою страну, — гремел Дэсарандес, — мы нанесли врагу ущерб, который уже не исправить! И пусть наши товарищи, оставшиеся в Нанве и долженствующие привнести их земли в Имперское лоно, потерпели неудачу, это не значит ровным счётом ничего!
Император работал как огромный ретранслятор, передающий свои собственные эмоции всем и каждому.
— Они пали, ибо с ними не было бога! — Господин Вечности вскинул руки, стоя в круге света.
Воинственное сборище разразилось бурей хриплых возгласов. Воплей. Выкриков. Яростных заявлений. Сидячие повскакивали со своих мест. Стоячие вытянулись ещё сильнее, словно стараясь достать до неба. Казалось, эти люди вибрировали, словно нити, натянутые на ткацкий станок императора.
— Да! — воскликнул принц Аелинос, стоящий рядом с Сандакаем. — Благослови нас, отец!
Герцог Юга вздрогнул, ощущая воодушевление, однако лишь один взгляд на крест и бьющегося там Финнелона сбил его настрой.
«Даже если он предатель… — взвились мысли ближайшего советника императора. — Стоило ли выставлять всё так открыто? И с такой жестокостью?»
Сандакай был одним из немногих, кому Дэсарандес поведал истинную подоплёку событий. Герцог знал про то, что Финнелон задумал и к чему шёл. Знал про Ольтею и людей второго принца, которые раскачивали лодку Империи Пяти Солнц, из-за чего, в конечном итоге, император был вынужден повернуть назад.
Но почему-то всё равно сомневался. Перед ним возник вопрос веры: кому отдать предпочтение? Кто достоин? Отец или сын? Каждый просил верить именно ему!
— И почему же я — мы все! — оказались вынуждены повернуть⁈ — разорялся Дарственный Отец. — Кто виновник этого⁈ Я скажу вам!
«Если император прав, то Финнелон был дураком, считая, что сможет долго обманывать его», — подумал Сандакай.
И это было так. Долгие раздумья Дэсарандеса, которые он проводил в свободное время пути, натолкнули его на определённого рода мысли. А потом серия коротких проверок, несколько допросов, замаскированных под беседу — и принц оказался схвачен.
Сейчас, выступая перед высшим офицерским составом, император, не скрываясь, поведал правду о предательстве, поразившем его собственную семью. Его слова, как гром, поразили собравшихся. Направили весь их гнев, всю злобу, всё разочарование — на одного человека.
— Как же это… очевидно, — пробормотал стоящий рядом с Сандакаем гвардеец, высший сион. Он даже не смотрел по сторонам, поглощённый речью своего повелителя. — Беды нашей армии… Предательство… Хорес, каким же дураком я был!
Сандакай осознал, что точно такие же мысли сейчас обхватили всех.
«Вот зачем он это сделал! — понял герцог. — Открытость суда и жестокость наказания!»
Возможно, не будь в этом нужды, то Дэсарандес мог бы даже простить своего сына, либо лишить власти, отправив наместником в дальние регионы. Но… ему был необходим козёл отпущения.
«Он правда не знал? — задумался Сандакай. — Может император лишь сказал, что не догадывался и понял всё в последние дни? Может он… изображает? Даже сейчас. Даже перед… передо мной».
Последнее искренне напугало герцога. Потому что он ЗНАЛ: это возможно.
«Что если Дэсарандес решил пожертвовать своим сыном, повесив на него все грехи, понимая: никто не поверит, что он мог бы сделать так нарочно, без убедительных доказательств. Все будут считать, что ТАКАЯ жестокая и демонстративная казнь могла быть дарована лишь по настоящему виновному человеку».