Когда ему было всего девять лет, Кальпур наткнулся в лесу возле дедова поместья на труп женщины, прижавшейся к стволу высокого кипариса. Останки её высохли — в том году свирепствовала жара, — однако связки трупа не распались, что вкупе с одеждой придавало усопшей жуткий облик. Её окружала трава, ростки пробивались даже сквозь высохшую плоть. Дед тогда велел не касаться её, указал ему на труп и молвил:
— Смотри: ни один зверь не тронул её. — И поделился мудрым знанием: — Она — жрица богов.
И теперь он сам, в каком-то роде, сделался глазами, ушами, а может и руками богов. Точнее — конкретной богини.
И если он и вернулся без приглашения в шатёр Челефи, то лишь потому, что, по сути дела, никогда и не оставлял его…
Шли дни. Раны заживали на теле Йишил, а сама она не гнила и не сохла. Более того, одним днём у колдуньи начало биться сердце. Медленно, но сам факт поражал воображение. Возможно ли это? Возможно ли, что волшебник перешёл отметку в два года собственной жизни?
Кто мог даровать подобное? Лишь старые легенды о Великой Войне утверждали нечто схожее. Боги, упавшие с неба. Они… лишь они могли даровать такое чудо.
Остальные делали вид, что ничего не изменилось. Челефи без вреда для себя — в той же мере, как и сам Кальпур, — пережил ту жуткую ночь. Посол скрывался в своей палатке, разыскивая в недрах души какое-то решение, проклиная судьбу и Гердея — причём последнего много больше, чем первую. Позы Гердея, раболепство Гердея и более всего — его обман, навлёкшие на Кальпура это несчастье!
Однако подобные раны нельзя ковырять слишком долго, наступала пора искать повязку. Будучи человеком неглупым, эмиссар прекрасно знал, что отыскать исцеление можно только владея тем, чего у него как раз не было, а именно знанием. И тем, кто мог дать ему это знание — Верховная Мать Фира. Только она одна могла объяснить ему, что случилось. Только она могла сказать ему, что он должен дать.
Проникнуть в шатер Челефи было просто: теперь его никто не охранял.
И она таилась в его недрах, словно какая-то священная паучиха.
Кальпур всегда был самым отважным среди своих братьев, он первым нырял в холодные и неведомые воды. Он понимал, что ныне может умереть, потеряв разум, как та жрица, которую он нашёл мальчишкой, или же умереть, попросту не понимая, что именно поймало его и, что более важно, есть ли пути к спасению. И посему, подобно ныряльщику набрав воздуха в грудь, он выбрался из своего шатра и направился в сторону кашмирского герба — перекрещённых кривых сабель — недвижно повисших над скоплением палаток.
— Умру, узнавши, — буркнул он себе под нос, словно не ощущая ещё полной уверенности. Сразу же ему пришлось ненадолго остановиться и пропустить бурный поток, образованный примерно полусотней грязных всадников. Таскол прятался за холмом, оставаясь скрытым, но наличие поблизости артиллерии и недостроенных штурмовых башен постоянно намекало о несостоявшейся цели.
В такие моменты Кальпур не переставал дивиться, как далеко занесло его это посольство — к самой имперской столице! Безумием казалось даже помыслить о том, что кровавая императрица ночует сейчас в считанных километрах от него самого.
Он представил себе, как передаёт царю Велесу закованную в цепи Милену Мирадель — не потому что считал такое возможным, но потому что предпочёл бы видеть, как скрежещет зубами Гердей, чем узреть то, что ожидало его внутри шатра Челефи. Скоротечность пути до него казалась послу воистину чудесной.
Осенив себя защитным божественным знаком Триединства — скорее дань успокоения, чем реальная помощь — он решительно шагнул мимо застывших в недоумении кашмирцев, направляясь к свёрнутому пологу. И самым невероятным образом оказался там, на том самом месте, где стоял в ту ночь, когда все они смотрели на труп мёртвой девицы-волшебницы.
В шатре было душно, воздух наполнял запах ночного горшка. Солнечный свет золотил широкие швы над головой, проливал серые тени на мебель и сундуки с добром. Несколько взволнованных мгновений Кальпур изучал сумятицу. Как и в ту ночь, внутри шатра господствовала огромная дубовая кровать, но теперь на ней воцарился беспорядок. На ложе, среди хаоса подушек и скомканных покрывал, никого не было. Как и на соседствующим с ним диване.
Кальпур обругал себя за глупость. Почему, собственно, люди считали, что вещи должны оставаться на своих местах, когда они их не видят?
И тут он заметил её.
Так близко от себя, что даже охнул.
— Чего ты хочешь, нечестивец? — не повернув головы, поинтересовалась она.
Фира сидела слева, спиной к нему, не более чем в каких-то четырёх шагах, и вглядывалась в зеркало над туалетным столиком. Не понимая зачем, он шагнул к ней. Она вполне могла бы услышать его с того места, где он стоял.