Секретарь: Ну и дурак же ты, а! Жить ему захотелось… Жить! Ты посмотри вокруг-то, продери глаза! Как ты живёшь-то? Это — жизнь?! Вроде и договорились уже обо всём, я растолковал, ты согласился… Ты и жил-то в своей жизни один день. И этот день я тебе подарил! Ну и ушёл бы — в пике славы, в кругу семьи и поклонников… В смокинге! Я дал тебе такой шанс умереть красиво! Ну что, так трудно было нажать на курок? А не было бы в вашей деревне реки с нормальным течением? Как бы выкрутились? Ой, мудак… Я такие деньги на тебя ухнул! (загибает пальцы) Смокинг напрокат, туфли, афиши, приведение тебя в товарный вид… И это я не считаю затраты на бензин и амортизацию личного автомобиля… А девка эта во сколько влетела, тварь! Мало того, что с меня в борделе скачали за неё по первому разряду, так она ещё и сдохла там для полноты картины! Мне же ещё пришлось оплачивать её погребение. Тоже, кстати, по первому разряду… Жена мировой знаменитости, гения современности! Ты её хоть в лицо-то запомнил? Я что-то смутно… Ну, я на тебя ж всё пялился… Мать твоя вцепилась в неё, не отдала. Впрочем, если везти её сюда и здесь закапывать, вышло бы дороже… Хотя, если бы хоронил бордель… Надо было им подсунуть! Всучили какую-то хилую. А платье! Вот что я теперь жене скажу? Оно, хоть и не новое, но ты знаешь «от кого»?.. Про платье-то я и забыл…
Входит Могильщик, удивлённо смотрит на Секретаря, берёт две лопаты.
Могильщик (Старшему): Там клиента привезли. Играть сможешь?
Старший, не оборачиваясь, медленно кивает.
Могильщик: Ну, давай. (уходит)
Секретарь: Какой колоритный персонаж! Ты мне потом о нём расскажешь. Может, втиснем его в шедевр… Слушай, но девка-то эта с какой фантазией оказалась! Как о концерте твоим лапшу навешала! Как взаправду…
Старший достает из-под подушки футляр, вынимает скрипку и, тяжело поднявшись, идёт к выходу.
Секретарь: Кстати, твоё имя тоже высекли на плите. Хоронил весь город! Газета траурная вышла — целиком посвящена твоей биографии. (достаёт из-за пазухи газетный лист небольшого формата, кладёт на «стол», ставит сверху недопитую бутылку.) Глядишь, улицу твоим именем назовут… Слушай, ну почему же ты не умер?
Старший(оборачиваясь у двери, тихо): Что вам от меня надо?!
Секретарь растерянно смотрит на него. Старший выходит, столкнувшись в дверях с Издателем. Издатель, что называется «солидный господин», некоторое время озадаченно смотрит вслед Старшему.
Издатель (поежившись): Глаза какие страшные… Это кто ж такой?
Секретарь: Музыкант кладбищенский. (Пинает ближайшую бутылку) Пьянь.
Издатель: Есть в нём что-то… в лице… от одного… (делает жест, будто взмахивает смычком)
Секретарь: От кого?
Издатель: Тебе его имя ничего не скажет. Если уж тебе и «Бах» ничего не говорит…
Старший отворяет дверь, снимает висящую на гвозде шляпу, исчезает.
Издатель(внимательно следивший за Старшим): Нет, ничего общего… Показалось. (оглядывается) М-да… Помнится, когда тебя попросили адаптировать к современности сказку «Пастушка и трубочист», и ты читал мне свои бредовые наброски на каком-то загаженном чердаке, «создавая атмосферу», я пытался оправдать тебя в своих глазах, чтобы не убить тебя на месте — как-никак, время от времени в твоём словоблудии мелькали слова «трубочист» и «крыша». Но теперь-то тебе доверили сочинить маленькую заметочку в детский журнал, в рубрику «Из жизни животных»! Я ожидал, что ты назначишь встречу где-нибудь в зоопарке.
Секретарь(смеясь): На скотобойне! Я ведь специализируюсь на трагедиях.
Издатель: Покажи мне хоть одну — на бумаге и твоим почерком!.. Ладно, зачем ты меня сюда вызвал? Только излагай быстрее, у меня ещё дел по горло.
Секретарь: Есть потрясающий сюжет! Животные подождут!
Издатель: Опять? Слушай, я вожусь с тобой исключительно из уважения к твоей чудной семье, которой я многим обязан. Но что ж мне, до конца дней своих мучиться?
Секретарь: Да ты послушай! Представь: он — музыкант-самоучка, сбегает из родной глуши, где его не ценят, в столицу, где, конечно, тоже никто не оценил. Он спивается, селится на кладбище, кормится подачками на похоронах. И тут возникает человек…
Издатель: Откуда возникает?
Секретарь: Ну, просто подсаживается в кабаке… тут рядом… Так вот, возникает некий меценат, который одевает его, обувает и везёт на шикарной машине в его, алкаша этого, родимый дом, где они уверяют всех, что этот алкаш — мировая знаменитость.
Издатель: А смысл? Зачем? Бред какой-то…
Секретарь: Ну, алкашу приятно, вроде как отомщён, сбылись мечты…
Издатель: Это понятно. Придурку-то этому, меценату это зачем?
Секретарь: Да просто из интереса — поглядеть, что будет. Только ещё условие он поставил — чтобы алкаш в финале покончил с собой. Для логического завершения картины. Красиво, правда?
Издатель: Чушь! (порывается уйти)
Секретарь: Погоди! Там ещё будет любовная линия: он и проститутка, которая полюбит его чистой любовью.
Издатель: И, конечно, не сможет пережить его смерть?
Секретарь: Да!
Издатель: Ну, тут уж даже из уважения к твоей супруге… Во-первых, совершенно бредовый сюжет. Хотя, твоей фантазии и на подобное бы не хватило. Не сомневаюсь, что это пьяные галлюцинации этого… (кивает на дверь) Во-вторых, это слишком избито: неудачник, выдающий себя за счастливчика, раскаявшаяся проститутка… Ты её ещё Марией назови! Магдалиной! Было всё это и не единожды. «Он играет на похоронах и танцах» — расхлёбана тема. А главное: талант, — он из ничего создаст нечто. А тебе дай всё, разжуй, а всё равно в итоге получится ничто. И объяснение этому есть. Графомания называется. Ты лечись! (снова идёт к двери)
Секретарь: Значит, уже было?
Издатель: Да было, было, было! Ерунда всё это! Чушь! Бред!.. До чего ж ты достал уже сюжетами своими идиотскими! (уходит)
Секретарь: Знал бы ты, сколько я за них каждый раз плачу… Выходит, зря. Значит, всё впустую. (пьёт из бутылки, стоящей перед ним на «столе», комкает газету, отбрасывает её в сторону) Всё зря, зря, зря… Ладно! Забыли. (Идёт к двери) Могильщик! (достаёт из-за пазухи непочатую бутылку) Поговорим о жизни, могильщик! (выходит)
Уже давно где-то вдали звучит скрипка — тот самый реквием Старшего. Постепенно звук становится всё громче, мелодия звучит уже в полную силу: Свет меркнет, сторожка исчезает. В глубине сцены в полумраке возникает рояль, на котором, ссутулившись, сидят Мать, сестры, Барабанщик, Аполлон. Чуть в стороне стоит Мария.