– Игоревич, – улыбнулся Мерин.
– Всеволод Игоревич… а фамилия?
– Мерин.
– Вот, познакомься: Мерин Всеволод Игоревич. Ну – теперь раскрой рот, скажи нам что-нибудь. Я, если не запамятовала, Антон Маратович Твеленев, к сожалению, брат твой, к счастью, не родной, двоюродный. А ты?.. Ну?.. Антонина… Нет, не получается. Ладно. Иду на помощь. Сева, познакомься, это моя сестра, к счастью, только двоюродная, Тошка Заботкина, шестнадцати лет от роду, пытается в текущем году закончить школу и на этом, надеюсь, завязать с образованием, ибо постижение наук дается нам с непостижимым трудом. В жизни исповедует три вещи: себя, себя и себя. Я прав, Антонина Аркадьевна? Закрой рот, если ничего не произносишь. – Он повернулся к Мерину. – Выпьем сначала или умоешься?
– Я бы помылся…
– Ху, покажи гостю туалет и ванную комнату.
В это невозможно было поверить, но животное, удобно перед тем расположившееся на меховой подстилке, что-то недовольно пробурчало и направилось в кухню. Потрясенный Мерин двинулся следом.
Музыкальный эксперт, как и обещал начальник с Петровки, до которого старому композитору Антону Игоревичу Твеленеву удалось накануне дозвониться, появился в доме 18 по Тверской улице в начале четвертого пополудни. Он долго звонил в единственную на всей лестничной площадке обитую малиновой кожей дверь со множеством расположенных на ней «глазков», даже заглянул в один из них, пока не услышал наконец недовольно-ворчливое: «Кто там?»
– Это Самуил Исаакович Какц.
В жизни музыкального эксперта с тех пор, как он, в силу возраста, был вынужден представляться незнакомым людям полным именем и фамилией, еще не случалось, чтобы его не переспросили: «Простите, как вы сказали?» И в данном случае ничего нового не произошло – из-за двери после продолжительной паузы раздалось: «Чего-о?!»
– Да, да, именно Какц. Не Кац, как можно было предположить, а Какц Самуил Исаакович, – он звонко засмеялся, очевидно, чтобы несколько снизить бестактность прозвучавшего из-за двери вопроса, – музыкальный эксперт.
– Зачем?
– Ну-у-у, как вам сказать, э-э-э… – быстро Самуилу Исааковичу найтись не удалось, – по всей видимости, что-нибудь… э-э-э… исследовать. Вызван композитором Твеленевым Антоном Игоревичем…
Щелкнуло несколько замков, и в удерживаемом цепочкой проеме возникло испуганное старушечье лицо.
– Вы кто?
– Музыкальный эксперт. Какц Самуил Исаакович.
– А по фамилии как?
– И по фамилии тоже Какц, но, если трудно, – решил не упорствовать пришедший, – просто Кац. Доложите, пожалуйста, Антону Игоревичу.
– Антон Игоревич отдыхают. Плохо себя чувствуют. Передать что?
– Я, собственно…
– До свидания. – Резюме прозвучало категорично, дверь захлопнулась, но уйти музыкальный эксперт не успел. Откуда-то издали до его слуха донеслось: «Нюра, кто это был?» – «А Бог их знает. Сказал, что Кац». – «Пусти, это ко мне». – «Надежда Антонна никого не велели». – «Пусти, говорю!» – «И Марат Антонович тоже…» – «Я тебе сейчас покажу Марата Антоновича! Сейчас же впусти человека!»
Опять зашаркали подошвы, залязгали замки, дверь на этот раз уже без цепочки неширокой щелью пригласила гостя войти.
– За мной идите. – Держась от эксперта на почтительном расстоянии, чем-то насмерть напуганная старушка повела его по коридору. – Вон дверь, – заключила она шепотом. – Не долго. Болеем.
Композитор-песенник Антон Игоревич Твеленев возлежал на широком кожаном диване. Он не сделал попытки встать навстречу вошедшему, не предложил ему стул, не выразил удивления, когда тот произнес свои ФИО, не представился в ответ. Он только протянул руку и боксерски безжизненным пожатием дал понять, что ему не до этикетов, что умирает, а дело не терпит.
А чувствовал себя недавний юбиляр действительно как никогда ужасно: болела грудь, нещадно ломило поясницу и, вдобавок ко всему, вчера неожиданно заныла фронтовая еще, более чем шестидесятилетней давности рана на лбу. Эта злополучная метина нашла его в конце 1942-го под Курском в бревенчатом блиндаже, куда и залететь-то никакие пули и снаряды практически не могли: для этого им пришлось бы продвигаться по синусоидной траектории. Ан поди ж ты: невесть откуда взявшийся размером с хороший кулак осколок пересек пространство полевого военного убежища и конечной целью выбрал его, Антона Игоревича, голову Хирурги впоследствии утверждали, что подобное везение граничит с мистикой: доля миллиметра в любую сторону и не знать бы Стране Советов знаменитой песни «Вперед, страна, за Сталина!», написанной в порыве патриотического вдохновения именно в госпитале чуть ли не на следующий день после сложнейшей операции. Пять часов без особой надежды на успех бились фронтовые эскулапы над вяло подававшим жизненные признаки солдатиком, но труды их были-таки вознаграждены: продлить земное существование будущему лауреату многочисленных премий и званий кудесникам скальпеля наконец удалось, правда, не без потерь для пациента – лицо его было испещрено многочисленными глубокими шрамами.