Гнет.
Габриэль пришел домой в слезах и с четким намерением покончить с миром.
Письмо было прикреплено к стене над диваном. Габриэль запомнил его наизусть.
"Инкубируйте яйцо. Как только существо вылупится, выпустите его в мир, и человечество прекратит свое существование.
Спасибо".
Все просто.
В руке он держал яйцо размером с виноградину. Оно было теплым и издавало успокаивающее жужжание. Слышимое сопение ощущалось глубоко внутри него, что вселяло в Джери уверенность в то, что конец света - хорошая идея.
Он задавался вопросом, достаточно ли его руки теплые для инкубации и сколько времени займет этот процесс. Недели? Дни?
Минуты?
Если это займет несколько дней, Габриэлю казалось, что он сможет держать его все это время и не двигаться. Он даже перестанет есть, нагадит прямо здесь, на диване, если это понадобиться. Ему некуда было больше спешить. Не с кем было больше быть. Случайных дневных визитов Серены - как бы сильно он ее ни любил - будет недостаточно, чтобы поддерживать старика и избавлять от навязчивого чувства одиночества, которое заполнило его жизнь.
Мужчина откинул голову назад и вздохнул. Его внимание привлекла фотография на стене. Первый день Серены в школе. На фотографии она несла ранец для учебников, который он ей купил, - розовый, с единорогом в центре.
Он смотрел на ее улыбку и видел невинность в ней. Ничего не понимающие глаза. Она была счастлива. Любила свою жизнь, планету с ее дерьмовыми парками и больными деревьями.
- Я не могу! - закричал он.
А затем сунул яйцо в рот и проглотил. Яйцо легко скользнуло вниз. Если бы он не привык каждый день принимать множество таблеток разного размера, оно могло бы застрять в его горле. Но для него это была просто еще одна таблетка. Только отличалась она тем, что предназначалась не чтобы спасти его жизнь, а наоборот.
- Забери только меня, сволочь. Только меня, - простонал он.
Гудящий гул, казалось, нарастал внутри его живота, и через несколько минут все тело Габриеля охватила судорога, после чего он почувствовал легкое шевеление внутри себя. Раздался слышимый треск, и мужчина сразу понял, что яйцо вылупилось, возможно, преждевременно.
Следующим звуком была взрывная отрыжка, которую, как ему показалось, не мог произвести ни один человек: сильный удар воздуха, который обжег, вытолкнул желчь через нос, что забрызгала его рубашку.
Габриэль больше не слышал звуков. Он едва почувствовал резкий разрыв пищевода, перелом челюсти, затем как треснули его губы, когда содержимое яйца вывалилось у него изо рта на колени. Его глаза бешено завертелись, затем остановились на улыбке его внучки, где они на всегда остановились.
Серебристая восьминогая тварь двигалась инстинктивно.
Единственным ее желанием было убивать, и ее миссия началась.
Существо развернулось на своих лапах и, казалось, обдумывало то, что осталось от лица Габриэля, затем проследило за его взглядом. Глаза существа светились голубым, пока они сканировали лицо девочки веером лазеров, отмечая всю соответствующую информацию, что касалась распознавания, затем оно спрыгнуло с колен старика, метнулось к окну и разбило его.
Жестяной скрежет превратился в басовитый рокот, когда восемь придатков увеличились в размерах, отбрасывая высокие тени на близлежащие дома. Прошло всего мгновение, прежде чем первый крик ужаса присоединился к какофонии других голосов, и потусторонний дар аннигиляции начался.
"В поисках истины"
Стэн Липтон, доктор медицинских наук, стоял на крыше больницы в измазанном кровью халате, балансируя на краю. Он бывал здесь много раз раньше, в основном, чтобы помочь, когда пациента доставляли по воздуху, иногда, чтобы тайком выкурить сигаретку между операциями. Но никогда прежде он не думал о прыжке.
Крыша стала местом, где можно было искать ответы, искать среди звезд признаки чего-то большего. Может быть, пустота, которую он чувствовал, пришла вместе с работой, где ежедневное напоминание о смертности терзало мужчину, а травмирующие крики родственников усопших наполняли сны.
Возможно, это был просто вопрос увольнения, дабы вернуть спокойствие, которое, казалось, разрушалось безвозвратно, как кладбищенская статуя, которую никто не навещал. Или, вероятно, его психике уже был нанесен непоправимый ущерб и слишком глубокие душевные шрамы, чтобы от них можно было избавиться.