– А где-то сейчас, может быть, уже нашли труп Флоры Соновой, – мечтательно протянула Лиля.
– И кто-то его вскрывает, – меланхолично откликнулась ее сестра.
– А на что нам приходится тратить свою молодую цветущую жизнь?
– Да уж.
– Да!
В отличие от них, экзотически красивая оперуполномоченная московского сыска Армине Ароян с воодушевлением входила в Государственную Третьяковскую галерею. Здесь прошло ее детство. Художественная школа, где она училась, находилась неподалеку, и их часто приводили на выставки в ажурное здание по адресу Лаврушинский переулок, дом 10.
В гардеробе ее уже ждала старая знакомая. Высокая, прямая, с крупными чертами лица и длинным черным каре Мария Львовна Гурвич была когда-то ее педагогом по художественной лепке и работала экскурсоводом в галерее.
– Не жаль мне лет, растраченных напрасно, не жаль души сиреневую цветь! Ты только заходи ко мне почаще, покуда не пришлось мне умереть, – продекламировала она и распростерла руки для объятий, отчего ее широкая шаль с «Кувшинками» Клода Моне раскрылась, как роскошный павлиний хвост.
– Первые две строки, – Армине по-детски прижалась к ней, – точно Есенин. Остальное я не узнала.
– Потому что это, – понизила голос Гурвич, – моя постыдная самодеятельность. Так что не запоминай ты эту пошлость. А пойдем-ка лучше со мной. Отведу тебя к дамам, – она загадочно улыбнулась, – которых ты так хотела видеть.
Через несколько минут они остановились у картины, которую знает каждый школьник.
– Итак, портрет юной графини Марии Ивановны Лопухиной, заказанный в тысяча семьсот девяносто седьмом году мужем. Сентиментализм. Холодные тона. Пейзажные зарисовки. Хрестоматийный образ женщины-загадки. Урожденная Толстая была обаятельна, умна и богата, блистала в свете. Говорили, что отец-масон заточил ее душу в этот портрет.
– Как в случае с Дорианом Греем?
– Верно, детка. Шептались, будто ранняя смерть дочери от скоротечной чахотки – кара отца за рьяное увлечение оккультизмом. Будто бы он слишком дерзко заигрывал с темными силами, и они ему ответили.
– А что за легенда о смертоносности картины? Звучит как фильм «Звонок» восемнадцатого века, – рассмеялась Армине.
Мария Львовна улыбнулась в ответ:
– Скорее русский «Плачущий мальчик». На самом деле никто не знает, откуда взялась легенда, что юные девушки, посмотрев на картину, умирали от той же болезни, что и Лопухина. Но есть версия, что дело в материале, из которого тогда было модно шить платья.
– Муслин? – Армине указала на наряд юной графини.
– Ты еще помнишь услышанную когда-то здесь лекцию? После всех этих лет?
– Всегда.
– В конце восемнадцатого века муслиновые платья действительно называли чахоточными. Они смотрелись воздушными и подчеркивали фигуру, но совершенно не грели обладательницу, что, конечно, опасно для здоровья во влажном климате Балтики в бальный сезон. В результате зимой юные аристократки часто болели воспалением легких и туберкулезом… Вот и весь смысл.
– Значит, никаких кармических наказаний и мистики?
– Да. Хотя, если говорить о воздаянии за грехи, то давай лучше посмотрим второй портрет.
Мария Львовна подвела Армине к изображению Александры Петровны Струйской.
– Что скажешь?
– Рококо. Глубокий нейтральный фон. Золотистый сфумато.
– Верно. Портрет тоже заказан мужем. Отставной прапорщик Струйский обожал свою вторую жену, посвящал ей поэмы, величал Сапфирой. В целом же Николай Еремеевич был глубоко порочен, экзальтирован, склонен к садизму, жесток. Мог приговорить крестьян к пыткам за придуманное преступление. Хозяин произносил обвинительную речь, выносил приговор и придумывал для провинившихся казнь. Устраивал для гостей представления крепостного женского балета и охоту на крепостных.
– А что жена?
– Сначала, когда Рокотов писал портрет, была чистым созданием. Но после смерти мужа стала править не многим менее жестко. Организовала мастерские по производству изысканных тканей, где трудились маленькие девочки. Присутствовала при пытках, наказала крестьян и даже животных за убийство ее сына, изнасиловавшего ребенка.
– Какой ужас! Вот и верь после этого поэтам… – Армине начала читать по памяти: – Ее глаза – как два тумана, полуулыбка, полуплач, ее глаза – как два обмана, покрытых мглою неудач…
– Заболоцкий описал женщину, которую видел на портрете. А она действительно будто фея…