Во время одной из встреч с Мануэлем Митрионе объяснял ему, что правила игры меняются и что отныне американские советники не будут большую часть своего времени проводить в стенах полицейского управления Монтевидео. Митрионе разыскал подходящий дом на набережной Мальвин с подвалом, войти в который можно было только из гаража.
Митрионе лично проверил звуконепроницаемость подвала. Для этого он поставил граммофонную пластинку с записями гавайской музыки и включил проигрыватель на полную мощность, затем поднялся наверх, чтобы убедиться, что в жилых помещениях музыки не слышно. Кромо того, он приказал несколько раз выстрелить в подвале из пистолета, а сам в это время прислушивался, не доносятся ли снизу звуки выстрелов.
«Хорошо, очень хорошо, — приговаривал Митрионе. — Я действительно ничего не слышу. Ну а теперь вы останьтесь здесь, а я спущусь вниз». Это проделывалось несколько раз.
Первые занятия в подвале проводились главным образом с выпускниками Международной полицейской школы в Вашингтоне. Сначала им рассказывали об анатомии человеческого тела и устройстве центральной нервной системы. «Вскоре, однако, — писал Мануэль, — в подвале стали заниматься вещами посерьезнее. Для опытов с окраин Монтевидео туда были доставлены нищие (в Уругвае их называют bichicones) и женщина, которую задержали на границе с Бразилией. Всех этих людей использовали для демонстрации воздействия электрического тока на различные части человеческого тела. Кроме того, им давали какие-то лекарства, вызывающие рвоту (не знаю зачем), и еще один медицинский препарат. Четверо из них умерли».
Дойдя до этого места в книге Мануэля, я особенно пожалел, что не смог поговорить с ним лично. А ведь как хотелось спросить, присутствовал ли сам Митрионе на этих занятиях и видел ли он собственными глазами, как умирали эти четверо. Из книги это было неясно. Судя по показаниям самих заключенных, американские советники в Бразилии лично не посещали занятий, где изучались методы применения пыток. Они были слишком осторожны и не хотели открыто себя компрометировать.
Находясь в Уругвае, я выслушал немало обвинений в адрес Митрионе, который якобы лично был причастен к пыткам. Но я подошел ко всем этим обвинениям критически, стараясь быть максимально точным и справедливым. Некоторые из «тупамарос» признались, что их товарищи, пытаясь как-то оправдать убийство Митрионе, склонны были рисовать его портрет в самых мрачных красках. Но я все же разделяю точку зрения, высказанную Мануэлем на пресс-конференции в Гаване. «Митрионе, — сказал он тогда, — это не какой-то уникальный человек или выродок. Ведь чего проще — сказать, что в любой стране и в любой профессии есть свои выродки».
Работая над книгой, я пришел к выводу, что лучше всего проявлять сдержанность и осторожность в оценках, так как после окончательного анализа всех фактов и обстоятельств некоторые выводы могут оказаться спорными. Хочу, однако, заметить, что в тех случаях, когда мы с Мануэлем описывали одно и то же событие (а информацию о нем мы собирали совершенно независимо друг от друга), наши оценки совпадали и множество, казалось бы, разрозненных фактов вписывалось в одно связное повествование. Последние страницы книги Мануэля, где Митрионе произносит весьма откровенный и красноречивый монолог, звучат, как мне кажется, вполне правдоподобно. Поскольку достоверность этой хвастливой речи у меня не вызывает сомнений, приходится признать, что в свое время, пытаясь найти в Митрионе качества, которые мы все так ценим в людях, я несколько недооценил силу воздействия на него всех этих десяти лет, в течение которых он занимался своим отвратительным ремеслом. И конечно же, тогда я просто не мог себе представить, что этот человек способен изливать душу с такой поразительной откровенностью и с такой жестокостью. Такое можно услышать лишь в разговоре двух циничных профессионалов.
Разговор этот произошел зимой 1970 года, за шесть или семь месяцев до похищения Митрионе. Прибыв в Монтевидео с небольшим опозданием, Мануэль отправился не в американское посольство, а прямо домой к Митрионе. «Он пригласил меня в дом, и мы ушли в маленькую комнату. Не знаю, зачем он это сделал. Мы немного выпили и заговорили о своем отношении к жизни».
«Допрос заключенного, — это настоящее искусство, — сказал Митрионе. — Сначала надо сломить его волю. Для этого его нужно унизить, заставить осознать свою беспомощность и полностью изолировать от внешнего мира. Сначала — никаких вопросов. Только оскорбления и избиение. Затем просто избиение в полной тишине. Лишь после этого можно приступать к допросу. Теперь единственным источником боли для него должен стать избранный вами инструмент. Чтобы получить желаемый эффект, — продолжал Митрионе, — боль должна иметь определенный характер, причиняться в одном и том же мести и иметь одинаковую интенсивность».