Да и замок большой, с десятками залов и сотнями проходов, комнат и кладовых, несколькими казармами и тройкой конюшен на пятьдесят лошадей. На зачистку всей нежити я потратил три из семи кинжалов и свой старый посох. Его я тратил специально, чтобы взять новый. Как и гримуар, он восполняет «ману» из воздуха по единичке в минуту, что очень даже прекрасно.
В последний день зачистки я, кажется, нашёл ответ на свой вопрос. Нежить тогда вся была выведена за пределы замка, попадалась лишь в изредка закрытых комнатах.
Каменные стены и массивные потолочные балки, деревянные полы и мебель, гобелены и ковры, картины, статуэтки, утварь — всё покрылось изморозью. Она блестела в свете солнца, пробивавшегося через окна с чистым и прозрачным стеклом. Нос щекотал мороз и сдавленный спёртый воздух, шаги глухим эхом разносились по пустым коридорам, а шрамы на груди и шее привычно отдавали жаром и болели.
За одними дверями в замке комнаты для слуг с небольшой кроватью и сундуком с комодом, за другими хоромы. Один из коридоров заканчивался неказистой дверцей, но за ней — шикарная библиотека. Стены небольшой прямоугольной комнаты сплошь уставлены стеллажами и без пустот на полках. Не меньше двух тысяч книг, все разные. И все нечитаемые. Две тысячи лет прошло с прихода скверны, за это время язык нутонов и ратонов изменился кардинально. Но я, всё же, нашёл тележку и выволок за пределы скверны практически сотню различных книг. После оклазии большая часть испарилась, оставшихся семи книг не хватит понять язык и, может быть, в них вообще ничего ценного не окажется — но большего мне вряд ли дадут умыкнуть.
Ещё за одними дверями, высокими и двойными, украшенными витиеватыми золотыми узорами — банкетный зал. Широкий стол на десятки персон не накрыт, стыдливо задвинутые стулья покрылись слоем изморози, а на камине стояло несколько ваз и одиночных подсвечников.
Несколько минут я неподвижно рассматривал подсвечники строго одного типа. Смотрел и очень многое осознавал. Я подскочил к ближайшему окну и сорвал с него тяжёлую красную штору, забрасывая в неё подсвечники. Как мешок я выволок её в коридор и замер, безумным взглядом мельтеша по сторонам коридора, решаясь, куда именно бежать и что именно искать. Секунды спустя эхо моих шагов разносилось по промёрзшим проходам замка, а силуэт весь оставшийся день мелькал в окнах.
— Всё? — спросила девочка, когда мы уже сидели в повозке и двигались к лагерю. Я по обыкновению свому грелся об девочку, посадив её между ног и закутавшись в плащ.
— Да, будем возвращаться.
— К Консерве? — малышка повернула голову, смотря на меня щенячьим молящим взглядом.
— В Магласию. У меня ещё много работы.
— А её много, работы? — я в ответ кивнул, на что девочка чуть надулась и полностью откинулась на меня, с обиды легонько давя затылком в грудь. — В Магласии как тогда делать? Ходить учиться, ужин готовить?
— Что, не нравится?
— Нравится, хозяин. Нравится, нравится, — девочка быстро-быстро замотала головой, показывая, что говорит истину. — Там веселее. В юрте одной весь день, хозяин уходит, одиноко. Хочется с хозяином.
— Когда ж ты «хозяйкать» прекратишь, мелкое наказание моей скверной жизни? — угрюмо вырвалось у меня.
— Но ведь хозяин — это хозяин, — девочка заёрзала и только хотела повернуться, чтобы посмотреть мне в глаза, но я чуть прищипнул ту за бок со словами сидеть смирно и не выпускать тепло.
— В Магласию приедем, устроимся обратно, будешь чаще со мной видеться. Надеюсь, большой работы в ней не предвидится.
— А после неё мы к Консерве?
— После неё мы ещё на два таких места. Сиди и не ёрзай, мы в Трайск поедем в лучшем случае к весне.
— Я буду ждать. Вот, — мечтательно протянула малышка, но просто сидеть и молчать она уже не могла. Как заведённая механическая мартышка она принялась рассказывать, чего и как шила все эти дни, рассказывала про всякие стежки и что одни у неё очень хорошо получались, а другие совсем не выходили, особенно какой-то зигзагообразный. Заодно девочка порывалась в очередной раз показать различные кусочки ткани, по несколько раз сшитые вместе за последнюю неделю, но легонько прищипнутый бок заставил ту сидеть на месте. Да и не хотелось мне опять смотреть на ткань, неуклюже сшитую кривыми стежками.