Абуталиб просыпает табак, но все же ему удастся втянуть хорошую понюшку. Он отворачивается к окошку, чтобы не видеть внука. Петь для себя! Разве это не дикость? Разве песня существует не для того, чтобы нести свою радость другим?
Постепенно старик успокаивается. Теперь самолет летит над горами. Своими ущельями и отрогами, с длинными и острыми зазубринами хребтов, горы похожи на огромных старых ящериц. С их отвесных боков и пологих склонов струятся морщины. Эти горы древние, как мир, и он, Абуталиб, чувствует свое с ними родство.
Внизу возникают аулы. Они лепятся по склонам, как птичьи гнезда. Серебрится толстый жгут реки. Вода сползает по ущелью, как неостывшая лава. Проплывают сады, поля и склоны: лесистые с одной стороны и голые, неживые — с другой. Темнеют витки дороги, по которым двигаются редкие автомашины. Овечьи отары пестреют в зеленых долинах.
Самолет идет вверх. Зыбкие, расплывчатые края облаков мягко задевают крылья, в окошках белеет молоко. Машина вырывается из белого плена и набирает высоту. Внизу стелется снежный мир. В облаках тоже горы, отроги и ущелья, а просветы зияют, как бездонные голубые озера.
Внизу покачивается небо, то самое небо, которое люди видят с земли. Это небо часто застилается облаками, и они, облака, порой обрушиваются на землю дождями и снегом. Но отсюда, из самолета, виднеется второе небо, вечно синеё и чистое, и о нем, втором небе этом, думает сейчас Абуталиб.
Мысли старого ашуга подобны высокому горному небу, на котором никогда не бывает облаков. Солнце, древнее, как вечность, царит в нем и все освещает. От его нещадного света некуда укрыться. Выдержать его могут только добрые дела и чистая совесть.
Старик раздраженно вздыхает, раздувая желтые усы, и опять лезет в коробку за табаком. Вдруг постыдной и мелкой кажется вся эта поездка. Подлый, гнусный, грязный ты старик, бессильный перед своими детьми! Ты не мог устоять перед их напором и пошел на бесчестье. Маленькое оно, это бесчестье? Бесчестье не бывает маленьким — его не взвесишь и не отмеришь. Всякое бесчестье огромно. Он не мог устоять перед родней и уступил им. Но может ли он устоять перед совестью, огромной и чистой, как это небо, где никогда не бывает облаков? Пусть все идет как идет, решает Абуталиб, тяжело поглядывая на внука. Моим именем воспользовались для нечестного дела, но я ещё не так бессилен, чтобы не суметь воспротивиться. Каждый человек должен получить в жизни то, чего он заслуживает, и пускай никто не ищет в ней кривых и скользких дорожек.
После нескольких понюшек на душе Абуталиба становится легко и ясно. Теперь он с интересом вглядывается вниз. Эти горы он воспевал в своих песнях. Но разве они были такими, какими он их видел и воспел? Отсюда, со второго неба, все кажется иным. Глаза его слезятся, он не узнает земли, которую исходил. Пролетают горы, сады и пастбища. Он всюду бывал здесь, но с высоты ничего не узнает. И песни, которые он пел когда-то, кажутся маленькими и чужими сейчас, потому что главной песни своей он не спел. Он пел о том, что близко его окружало, о том, что видел на расстоянии локтя, но много ли это для песни? В душе старого ашуга зрело чувство вины перед землей, которую видит впервые такой отдаленной и просторной; перед горами, которые расстилаются внизу; перед этими реками и аулами; перед людьми, которые живут в них; перед этой женщиной, которая склонилась над кульком, по мужественно не побоялась лететь; перед пилотами, которые не знают страха; и перед внуком, за которого отвечает перед своей совестью.
Земля со второго неба кажется необозримой, и тем удивительнеё человек — такой маленький, но объявший весь мир своей мыслью. И дерзости его нет предела — он, человек, уже бросил вызов самому небу и посылает туда свои ракеты. В душе старого ашуга звучат струны агач-кумуза. Хотелось сложить песню о человеке, который покоряет небо. Мысли, неясные ещё, но светлые, теснятся в потревоженном сердце старика, они складываются в образы и выливаются в первые слова. Он знает, что ещё долго будут бродить и ворочаться слова эти, пока не найдут свое место, связанные точным смыслом и ритмом. Он захвачен их неодолимой силой.
Вся прошлая его жизнь, все старые песни, которые он сложил, вдруг меркнут перед светом сильной песни, которая рождается сейчас, в самолете…
Машина идет на снижение. Дрожат скрепы на крыльях, с натужным грохотом, рывками, словно вскидывая па плечах тяжелый груз, сбрасывает высоту самолет. Из-под крыла вылетает узкое поле в лощине между гор, веером проносится вспугнутая овечья отара, мелькают вдали пограничный столб, красные посадочные флажки и белые стрелы из камня. Самолет ударяется о землю, катится и останавливается.