- Все равно он виноват, - сказал я, вспомнив, чего стоит мне этот скворечник.
- Не очень, - возразил Зайцев. - Представь себе, что вор забирается в квартиру, допустим, через окно и срывает штору. Свет появился в данной комнате, но виноваты ли хозяева, которых в то время не было дома?
Возражений у меня не нашлось, и я посмотрел на Шурку.
Шурка слушал наш разговор без всякого интереса. То ли он знал это раньше меня, то ли думал сейчас о другом. О Петыне, наверно, думал.
- И еще то сообрази, - добавил участковый Зайцев, - зачем шпиону соединять сундук со скворечником? Зачем ему устраивать все это на собственной квартире? Разве шпион оставит такие улики? Шпион больше всего думает о безопасности. И потом, жильцы этой квартиры на месте, а Петын-то скрылся. Упустили мы, ребята, фашиста.
- Я его из-под земли достану, - сказал Шурка.
Зайцев посмотрел на него хмуро, правда не так хмуро, как смотрел раньше.
- Идите, ребята, домой. Мы четвертый час с вами беседуем. Поешьте, а то скоро тревога будет.
Это верно. Воздушные тревоги бывали тогда каждый вечер и всегда в одно и то же время.
- Ты, Назаров, поужинаешь и приходи сюда. Поедем с оперативной группой в район Казанского вокзала. Может быть, понадобишься для опознания Грибкова и его приятеля.
ПОМИНКИ И ПРОВОДЫ
В ту ночь мы сидели на крыше вдвоем с Сережей Байковым. Шурка с опергруппой уехал на поиски Петына.
Сережка даже не ругал меня. Он ничего не говорил о том, что я еще глупый. Он просто рассказывал про то, чего я не знал, и еще немного про то, что я никому тогда не должен был говорить.
Он рассказал, что вечером специальным самолетом с востока прилетел сын Ольги Борисовны Ишиной; что он очень секретный инженер и работает над изобретением одной очень секретной штуки; что для этой штуки надо изготовить еще другие штуки, которые должны быть из жаропрочной стали. Там все новое, в технике небывалое, и обработка нужна точнейшая, до сотой доли микрона. Егор Алексеевич Гаврилов как раз этим и занимается. Поэтому когда Владимир Васильевич Ишин прилетел в Москву, он сначала заехал не домой, а на завод к Егору Алексеевичу.
Я узнал, что с завода Сережка приехал вместе с ними на том самом светло-бежевом "ЗИС-101", который однажды уже привозил Гаврилова. Оказывается, пока участковый уполномоченный нас с Шуркой допрашивал, Владимир Васильевич, Егор Алексеевич и Сережка пытались завести "харлея", но не завели, потому что у него сел аккумулятор. Будут его завтра заводить, с ходу. Придется толкать.
- Как ты думаешь, Сережа, могу я завтра помочь им толкать мотоцикл?
В другой раз я и спрашивать бы не стал, пришел бы и толкал. А тут такое дело!
- Конечно, - ответил Сережка, - ты будешь нужен. И еще, Галя просила передать, что Андрей Глебович хочет, чтобы ты пришел на похороны Доротеи Макаровны. Она очень тебя любила и ругала Андрея Глебовича за то, что он тебя однажды обидел. Выгнал вроде.
Только это и сказал Сережка, но я заплакал от его слов. Я лежал в слуховом окне и долго-долго плакал. Рукав моей куртки стал совсем мокрым. Сережка не утешал меня.
Галину маму мы похоронили на далеком кладбище. На холмик могилы положили дощечку с надписью:
ДОРОТЕЯ КИРИАКИС-НОВИЧКОВА
артистка оперетты
1901 - 1941
Мы возвращались медленно, потому что на улицах было много войск. Ехали танки и пушки, шагали красноармейцы в шинелях и шапках, рысью прошла какая-то кавалерийская часть.
Андрей Глебович шел впереди всех с высоко поднятой головой. Мы едва поспевали за ним. Я был рядом с Галей, потому что Сережка в это время работал, а Шурка еще не вернулся с поисков Петына.
Был с нами и Владимир Васильевич Ишин. Высокий, плечистый и совсем не такой молодой, каким он мне раньше представлялся. Вовкой его уже никто не смог бы назвать.
Он совсем отстал от нас, потому что шел с женщинами нашего дома. Он вел под руки свою маму и мою тетю Лиду. У тети Лиды началась одышка, и Ольга Борисовна говорила:
- Вова, не так быстро, мы с Лидией Ивановной совсем не так молоды, как тебе кажется.
Потом мы с Владимиром Васильевичем опять пытались завести мотоцикл. Мы нажимали на стартер: пятьсот раз правой ногой, пятьсот - левой; мы гоняли его по переулку, выворачивали свечи, проверяли карбюратор и снова гоняли по переулку. "Харлей" так и не завелся.
Пришлось поставить его обратно в сарай, потому что нас позвали домой. Это были и поминки по Дарье Макаровне и проводы. Ночью Владимир Васильевич и Ольга Борисовна Ишины улетали на восток.
За столом в комнате Андрея Глебовича собралось человек двадцать. Мать Сережи, тетя Клава, и мать Шурки, тетя Катя, накрыли сдвинутые столы и сели последними. Егор Алексеевич Гаврилов разлил по стаканам и рюмкам красное вино "Кагор", встал и сказал, что смерть принесли на нашу землю фашисты, что каждому страшно умирать и что каждого убитого жалко, но он в своей жизни не видел более преданной жены, любящей матери и доброго человека. Про кого он говорил, каждый понимал.
Вина налили всем: и Сереже, и Гале, и даже мне.
- Не больше одной рюмки, - предупредил меня Сережа. - Скорей всего, и сегодня будет тревога.
Я просидел с этой рюмкой весь вечер. Наверно, поэтому я так хорошо помню все, что было.
Встала тетя Клава и сказала, что люди смертны и всегда умирают не вовремя. Вот и они с мужем хотели увидеть внуков, а теперь... Тут она посмотрела на тетю Катю Назарову. А теперь вот неизвестно, что будет, но она надеется, что все будет хорошо.
И опять все выпили.
Моя тетя Лида предложила выпить за здоровье Василисы Акимовны Одинцовой и Павла Ивановича Кобешкина, за то, чтобы они скорей выписались из больницы.
Андрей Глебович стал наливать себе сам. Он наливал помногу и выпивал до дна. Он много выпил в тот день, молчал, а потом встал и сказал:
- Я хочу выпить за тебя, Вовка, за тебя, Владимир Васильевич, за твою золотую голову и за твою работу. Я надеялся на тебя, когда ты был совсем еще мальчишкой и когда ты был студентом. Я знал, что ты из тех, кто дарит людям счастье и свет, как Кибальчич, Эдисон и Циолковский. Но сегодня я хочу выпить за то, чтобы все силы свои ты отдал нашей победе, чтобы отомстил фашистам за всех. За всех и за нее.