«Духовенство шло в ризах, – вспоминал очевидец, – кадила дымились, свечи теплились, воздух оглашался пением, и святая икона, казалось, шествовала сама собою. По влечению сердца стотысячная армия падала на колени и припадала челом к земле, которую готова была упоить досыта своею кровью».
– Господа! – обратился светлейший князь к корпусным и резервным генералам. – Сберегайте резервы! Помните, кто их сохранил, тот еще не побежден! Наступайте смело колоннами. Быстро действуйте штыками... Призадумавшись, полководец добавил:
– Не забывайте сами и накажите солдатам своим – за нами Москва!
– Накажем, ваша светлость! – ответил за всех сопровождавший князя генерал от инфантерии Милорадович, командовавший при Бородине правым крылом 1-й армии.
– А что, Михаил Андреевич, – с улыбкой обратился к нему Кутузов, – ведь французы переломают себе зубы о наши штыки.
– Россия, светлейший князь, может гордиться своим солдатом!
– И, может быть, половина этих молодцев сложит головы на этом поле. Господи, спаси Россию! Спаси храброе наше воинство! – при этих словах главнокомандующий снял фуражку, склонил голову и перекрестился.
– Москва возлагает на нас все надежды, – со вздохом промолвил Милорадович. – Бородинским сражением решится участь Москвы...
– Ох, не так ты сказал! Не так... – с укоризной возразил полководец. – Ведь на нас теперь смотрит с надеждой вся Русь православная...
– Да, ваша светлость, государь император возложил на нас великое, но славное бремя.
– Я счастлив, предводительствуя русскими! – Кутузов с гордостью взглянул на своих приближенных. – А вы должны гордиться русским именем, ибо сие имя есть и будет знаменем победы!
С вечера русский стан казался тих и сосредоточен. Офицеры надели чистое белье. Солдаты, укладываясь спать, клали в изголовье белые рубахи, словно в ожидании Светлого праздника. Хотя приготовления шли не на пир, тяжести и уныния не чувствовалось. Огней почти не разводили, а те, что горели, горели вяло и бледно.
«Водка! Кому водку? Ступай к водке!» – зычно крича, приглашали квартирьеры. Но их призывам никто не следовал, не двигаясь с мест, солдаты отвечали резонно: «Благодарим за честь! Да не к тому дело идет. Не такой завтра день...»
Повсюду точили штыки, отпускали сабли, звеня оселком о железо; чистили амуницию. Саперы, точно кроты, глубоко зарывались в сырую землю траншей. Артиллеристы, поставив орудия в надежные места, подносили к ним ящики со нарядами. Ветераны, хмуря брови, поглядывали в сторону пылающих неприятельских костров и, слыша, как музицируют, поют песни, смеются и кричат хмельные французы, творили крестное знамение и поминали былые походы Суворова в Альпах.
Князь Багратион заметил, что солдаты на его фланге хранят какое-то особенное молчание, то напряженное молчание, которое предшествует великому сражению или великой неожиданности.
Вечер выдался сырой, туманный. К ночи принялся моросить дождь. Низкий туман стлался по земле. Все более темнел горизонт.
Настала ночь. Черная, сырая, холодная ночь перед сражением. То была грозная, роковая, священная ночь, ибо за ней стояли не только судьба Бородина, судьба сражения, но, в конечном счете, судьба России...
Чуткое и трепетное дыхание той краткой и священной ночи талантливо и прозорливо передал знаменитый русский поэт Василий Андреевич Жуковский:
Орудий заряженных строй
Стоял с готовыми громами;
Стрелки, припав к ним головами,
Дремали, и под их рукой
Фитиль курился роковой...
Едва забрезжил рассвет, как промозглый августовский дождь, шумевший всю ночь напролет, утих. Село с белой церковью потонуло в тумане. Казалось, над полем разверзлось море тумана, клубящегося под серо-голубым небом. Но вот небо на востоке стало проясняться, вспыхнули, заалели облака, день обещал быть погожим. Гонимые первыми солнечными лучами, клочья тумана поползли прочь.
В шестом часу утра против левого крыла русской армии, возле села Семеновского, где окопались и расположились на ночлег войска князя Багратиона, внезапно грянула первая французская пушка. Раскат прокатился по лугам, полям и, угрожающе погромыхивая, замер далеко, в глуши Утицкого бора... В округе воцарилась тревожная, зыбкая тишина. Солдаты уже поднялись и, крестясь, готовились к бою...
Услышав неприятельский выстрел, ядро которого упало в русском стане в то место, где почивали возле флешей бойцы, Кутузов сразу определил: гаубица – и, сочтя это приглашением к сражению, пришпорил коня и спешно поскакал на батарею к Горкам. Князь был в сюртуке без эполет, в белой фуражке с красною выпушкой. Шарф и нагайка накинуты на плечо. Следом за ним двинулись генералы и штабные офицеры. На батарее при тусклом свете редких, догорающих костров Кутузов осмотрел в подзорную трубу поле грядущей битвы и своих воинов, которые уже становились под ружье.