То-то, наверное, забегали, подумала я с мрачным удовлетворением. Готовьтесь, следующий камень шарахнет прямиком по вашим подлым душонкам, навсегда прекратив ваше жалкое и бессмысленное существование.
Но следующего камня не было. Злость отступила так же внезапно, как и пришла. Все это стало неважно теперь. Неодолимая тоска овладела мной, и безнадежное ощущение того, что уже ничего не изменить, что бы я не делала, вошло в мое сердце. Я могла бы в миг распылить всю планету, уничтожив всех людей на ней, но это не вернуло бы их. Все было бессмысленно теперь.
Движимая последней угасающей искрой отчаянной надежды, я все-таки оглянулась назад, на горы, и поискала под завалом жизнь. Жизни под завалом не было. Только мертвые каменные глыбы. Я не стала искать тела – не хватило смелости.
Я бросила последний взгляд на лениво разгорающийся лес и чадящую воронку, а потом вяло щелкнула пальцами и очутилась в нашем замке. Я и сама не знала, почему захотела оказаться именно здесь. Может быть, потому, что это место стало для всех нас домом – местом, куда можно вернуться в час отчаяния…
В замке все было по-прежнему, ничего не изменилось со времени нашего ухода. Может быть, и уходить не стоило. Надо было лишь подождать еще хотя бы три дня и тогда…
Подойдя к круглому столу, я увидела на нем кружку и вспомнила, что это Майя оставила ее здесь, когда мы отправлялись в путь. Мы взяли с собой шесть кружек, а эта, немного помятая, была седьмая и мы оставили ее… Еще каких-то три дня назад Майка держала в руках эту кружку, пила из нее, ехидно подшучивая над Анжелой и Лаки… Губы мои невольно задрожали и беспомощно искривились, а глаза вновь стали мокрыми. Я щелкнула пальцами и сделала себя обычным человеком, точно таким же, каким я и была последний год своей никчемной жизни. Как и раньше, меня охватило сильное чувство незащищенности, стало неуютно, хотя до этого дня я целый год провела в таком состоянии и почти не замечала этого, особенно в последнее время. И тут я очень ясно поняла – почему не замечала. Всего-навсего потому, что я была не одна.
Я взяла кружку и заглянула внутрь. В ней еще оставалась вода. Я поднесла холодный металл к губам и выпила все до капли, не почувствовав вкуса, а потом села на стол, свесив ноги, и заплакала. Плакала я несильно и недолго, наверное, потому что теперь это тоже было бессмысленно – хоть плачь, хоть нет – слезы уже ничем и никому не могли помочь.
Я вдруг ощутила огромную усталость. Абсолютно все во вселенной сделалось безразличным, ничего мне больше не хотелось от этого мира в самом широком смысле этих слов. Хотелось только одного – избавиться от невыносимой тяжести бытия, навалившейся на меня так, как еще не наваливалось на меня еще ничто в моей жизни. И еще хотелось уснуть. Сесть за стол, опустить голову на руки и уснуть, чтобы не чувствовать уже больше ничего и никогда, и спать, спать, спать…
И плевать на все.
Я нехотя щелкнула пальцами, и рядом со столом появился изящный стул из легкого металла. Я тяжело соскочила на пол и села на стул. Коленки мои уперлись в камень, и тогда я слегка изменила форму каменного стола, сделав по всему периметру место для ног.
Как привычно пользоваться этой силой, подумала я. И как она теперь бесполезна – моя всемогущая и никчемная сила, умеющая подчинять мне в любой степени абсолютно все измерения, но не умеющая изменять сингулярность прошлого, в котором присутствует абсолют. И еще не умеющая воскрешать. Сила, умеющая лишь создавать копии, дающие иллюзию утешения. Марионетки, как называл их Крис. Потому что люди, душа которых заменена лишь впечатлениями их создающего, не могут называться настоящими людьми. Так же, как и механический соловей никогда не сможет заменить настоящего.
Я положила перед собой руки на холодный камень и опустила на них голову. Потом свесила одну руку вниз и тихо щелкнула пальцами. На столе передо мной появился отливающий никелем огромный револьвер, который я видела когда-то на выставке. Надежное мощное оружие, сорок четвертого калибра, верная смерть. Для человека.
Мне в голову вдруг пришла дикая мысль – напоследок увидеть, что стало с ними. Но это было для меня настолько страшно, что я задрожала и потрясла головой.
Нет, лучше не надо, подумала я. Что бы с ними не случилось, все уже кончено.
Но скоро мы, наверное, снова будем вместе. Конечно, я не надеюсь на это, ведь я с предельной достоверностью знаю, что со смертью все заканчивается навсегда. Я делаю это только потому, что одиночество невыносимо. И не одиночество даже – ведь остаются еще Мак и Крис, и еще тысячи таких вот Лаки и Маек во многих мирах. Да, не одиночество невыносимо, а чувство погибшей дружбы, нежелание, невозможность перенести смерть друзей – людей, настолько хороших и нужных, что без них мир вокруг тебя уже никогда не станет прежним – таким замечательным, таким блистающим и таким великолепным.
Больше думать было не о чем, да и не хотелось мне ни о чем больше думать. Я взяла револьвер, приставила ствол к виску и закрыла глаза. Что-то внутри меня панически кричало и просило подождать хоть немного, хоть несколько секунд, еще раз подумать обо всем или хотя бы вспомнить что-нибудь, о чем стоило вспомнить в эту минуту – в общем, предлагало все, что угодно, лишь бы оттянуть момент как можно дальше и как можно дольше жить. Но крик этот был настолько слабым по сравнению с разливающейся на всю вселенную тоской, что я лишь устало и равнодушно усмехнулась. Я только в последний раз представила себе их лица – все вместе. Лаки, Майка, Анжела и Кайли. Все они улыбались. Улыбалась Лаки и на лице ее была самая добрая и ласковая улыбка на свете. Улыбалась Майка самой доброй и веселой улыбкой. Улыбалась Анжела – ее улыбка была самая добрая и обворожительная. И улыбалась Кайли… Нет, Кайли не улыбалась. Вернее, она улыбалась, но улыбка ее была какой-то жалкой, полной горечи и сожаления. И, кажется, у всех остальных тоже были такие же улыбки. Просто я не заметила этого сразу.
Я понимаю вас, подумала я, но я действительно не могу по-другому. Постарайтесь и вы понять меня.
Несколько мгновений я смотрела на их лица, а затем спустила курок.