Это была одна из галерей современного фотоискусства. Удачно присоединившись к англоязычной группе, состоящей в основном из восторженных японцев и китайцев, снимающих все на свои телефоны, мы проникались высокой культурой. Хотя с Максом это было сложновато, ибо он хаял все, что видел. Не из невежества или злобы, просто так уж он был устроен.
Гид тем временем дошла до середины зала и продолжала свою ненавязчивую речь:
— Снимки Хогарта — своего рода летопись Амстердама, и при анализе ранних фотографий можно увидеть незначительные, но интересные изменения в городе, неизбежно пришедшие вместе с течением времени. Его работы всегда представляли собой загадку современного фотоискусства. В каждой есть деталь, которую критики любовно окрестили «мозаикой вселенной». Его творческие решения приводят зрителя к ощущению познания некой абсолютной сути. Хогарт умеет извлекать из каждого образа миллионы смыслов, которые предназначены раскрыть нечто большее. Любая мелочь в его снимках поставлена на служение главной идее.
Мы стояли напротив снимка пожелтевшего кленового листа, сквозь который просвечивало небо. По листу пробегали хрупкие прожилки, но казалось, что перед нами оптическая иллюзия. Чем дольше мы смотрели на снимок, тем отчетливее нам казалось, что по небу разошлись капилляры.
— Как он это снял? — недоуменно вопросил Макс, застыв рядом со мной в позе мыслителя. — Фотошоп? Типа, двойная экспозиция?
Он задумчиво поглаживал подбородок, с подозрением изучая фотографию. Я слегка усмехнулась, ощущая, что граница меж небом и листом окончательно растворилась.
— Или нет. По-моему, все дело в камере, — произнес он через минуту. — Ну, ничего так, ничего… Хотя почему лист? Почему на фоне неба?
Я закатила глаза.
— Не препарируй замысел творца. Просто этот таинственный Хогарт — настоящий гений, — сказала я. — И это не камера, а его глаз — волшебный объектив, через который все видится совсем иным.
— Звучит как вступление к пресс-релизу. Вы тут на нем помешались все. Нет, как он снял так, что небо кажется таким просачивающимся… Да ну, тут не обошлось без фотошопа.
— Макс, ты не видишь за деревьями леса, — всплеснула я руками в отчаянии от его буквализма. — Дело не в средствах, а в идее. В воплощении задумки. В особенности видения, в конце концов.
Тот только набычился и пробурчал что-то про здоровую критику.
Каждую весну я с нетерпением ждала этой выставки. Возвращаясь в галерею уже в четвертый раз, я уяснила, что Хогартом правят какие-то только ему понятные мотивы. Он всегда выставлял свои работы в начале апреля. Он никогда не появлялся сам. Все его снимки были связаны только с Амстердамом.
Иной раз зимним вечером я вдруг вспоминала его фотографии и думала: что этот человек делает сейчас? Наверное, проявляет снимки или же наводит на кого-нибудь объектив камеры, ловя очередное упоительное мгновение. Я представляла Хогарта очень одиноким седым мужчиной с отсутствующим взором и чутким восприятием.
Насчет чуткого восприятия я была уверена на сто процентов.
Мне казалось, что он должен быть достаточно стар. В его снимках слишком отчетливо проступало ощущение времени.
— Кто он вообще такой? — словно уловив мои мысли, поинтересовался Макс.
— Он просто… Хогарт. Мне, к примеру, большего и не нужно.
Тем временем гид решила, что посетители уже усвоили первую часть речи, и продолжила:
— Хогарт играет с субъективным и объективным. Раздвигая границы меж зрителем и искусством, он точно хочет сделать нас всех причастными к своим работам. Вы не по ту сторону объектива, а в нем. Для него всегда было важно доказать интимность искусства, его апеллирование к вашему «я». Понятие раздвижения границ в творчестве не связано с жанровыми ограничениями или средствами. Оно о восприятии. Мечта Хогарта — убрать барьеры восприятия. Также, как вы очевидно заметили, его любимые локации — это вокзал и аэропорт. Здесь, по его словам, случаются все самые любопытные истории. Но наиболее интересными в его творчестве являются снимки людей. Как признался однажды сам фотограф, ему никто специально не позирует, более того, случайные модели даже не знают, что попадают в его фотографические хроники. Хогарт словно вытаскивает нечто, что лежит за нашими лицами, даже за нашими душами… Он умеет останавливать миг, а затем искусно его препарировать. Так мы видим, из чего сделана наша жизнь. Из чего сотворены мы сами. Известный критик Эндрю Вилкинс сказал на этот счет, что Хогарт — хирург от Бога.