– Лукас, пожалуйста, замолчи! – Дэн грубо перебил его, и парень едва не подавился собственными словами. – Какой нахрен Джастин? Ты можешь хоть ненадолго включить голову и подумать? Нам сейчас о своей жизни надо заботиться, а не о твоих виртуальных друзьях.
– Но я обещал ему.
– Очнись! – теперь Дэн кричал, несмотря на слабые попытки Люсиль взять его за плечо. Обычно в подобные моменты она могла его успокоить, но только не в этот раз. – Твой Джастин, может, уже мертв или сам забыл, что и кому наобещал! Ты готов рисковать жизнью своей матери еще раз ради него? Живо в машину. Я больше не хочу и слова от тебя слышать.
– У тебя есть план получше?!
– Я не стану повторять дважды, Лукас.
Однажды на физкультуре ему случайно врезали коленом под дых, и Лукасу было так больно, что он не мог даже вздохнуть. Он думал, что задохнется тогда, но в конце концов это прошло. И сейчас все как будто повторялось, с тем лишь отличием, что, сколько бы он ни пытался откашляться, сколько бы ни драл глотку сухим воздухом, ему никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Он тонул, захлебываясь проглоченными слезами, под аккомпанемент ядовитых слов Дэна.
Это конец. Лукас не мог объяснить, что чувствовал. Вряд ли сумел бы даже самый красноречивый писатель. В его груди словно образовалась огромная черная дыра, которая засасывала в себя его сердце, легкие и ребра. Было больно, чертовски больно, обидно, несправедливо, жестоко, бесчеловечно, но парень не мог даже закричать. Вместо этого он молча помог Дэну уложить маму на заднее сидение, а сам сел на переднее с ощущением, что только что потерял нечто настолько важное, что за него не жалко и жизнь отдать.
Машина тронулась, но Лукасу было неинтересно, куда они едут. Плевать. Не то чтобы он ждал конца света, чтобы встретится с Джастином, но все равно чертовски хотел быть с ним рядом в этот момент, хотел знать, что друг в порядке, хотел держать его за руку, когда становилось невыносимо страшно. Норвуд был их последней надеждой, но ее задавило обвалившейся крышей дома Харвеллов. И Лукасу показалось, что и он умер вместе с ней.
Их дружбу обесценивал и называл глупой каждый, кому не лень, ведь между ними такое расстояние! Ведь они никогда друг друга не видели! Ведь они точно разочаруются друг в друге в реальности! И если сначала такие слова задевали, очень скоро они перестали иметь какое-либо значение. Лукас с уверенностью мог сказать, что в самые трудные моменты его жизни поддерживал именно Джас, а не родители, занятые своими делами, и не одноклассники, которых назвать друзьями даже с натяжкой было просто немыслимо. Только Джастин знал о Лукасе такое, что другим рассказать просто стыдно, с ним хотелось делиться абсолютно всем, начиная от маленьких успехов и заканчивая огромными неудачами. Лукас через экран компьютера чувствовал, что он нужен кому-то, что у него был самый близкий друг, о котором многие могли только мечтать. У него был брат.
И теперь, когда весь мир горел, когда не было связи, а единственный способ добраться до Норвуда испарился, словно сигаретный дым, Лукас понял, что не встретится с Джастином больше никогда.
Никогда.
Это страшное слово эхом раздалось в голове парня, и он тихо пискнул, в очередной раз впившись в губу зубами. Хоть Лукас и сидел в машине с родителями, он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.
Нет. Нет, нет, нет, нельзя оставлять все так!
Они дали друг другу обещание. Поклялись, что встретятся, чего бы им это ни стоило. Они предвидели, что уговорить родителей не получится, так почему же Лукас был так удивлен? Он должен был составить другой план. Быть может, он и боялся даже подумать о том, чтобы сбежать, напугать и разочаровать мать и отправиться, возможно, на верную смерть, однако сидеть и продолжать жаловаться на жизнь тоже не мог – с его стороны это было бы настоящим предательством.
Он свалит. Свалит при первой же возможности. Лукас был уверен в этом так же сильно, как и в том, что Джастин не нарушит уговор. Главное – продумать все до мелочей, и тогда у них все получится.
Они уже давно выехали из города, однако далеко продвинуться не удалось: все, кто смог выжить, последовали их примеру и образовали беспорядочный затор на шоссе длиною в вечность. То тут, то там разливалась чья-то ругань, словно кофе из случайно задетого при переключении скоростей стакана; спереди и сзади без устали сигналили; чей-то ребенок периодически заливался пронзительным плачем. Все так куда-то спешили, будто за спиной их ждала смерть, не подозревая, что она была повсюду. Какофония звуков на дороге сливалась в трагический реквием по каждому, кто уже погиб, и по тем, кому только суждено было сгореть в ненасытном огне. Хаотичный, охваченный паникой оркестр, повинуясь невидимому дирижеру, оплакивал мир, которому пришел конец.