- Не учил?! Двойка вам, Рогачевский! А я возьми да и скажи в ответ:
- Носитесь со своим Пушкиным, как с писаной торбой!
Анастасия Владимировна никак не ожидала такого. Расплакалась и вышла из класса.
После уроков - собрание. Кончилось все тем, что мне пришлось извиниться перед Анастасией Владимировной. А, значит, и перед Пушкиным.
Я думал, учительница затаит на меня обиду. Но, нет. Более того, по ее отношению ко мне я понял, что она даже довольна. Да и учить литературу я стал прилежнее.
Много лет спустя после войны в Глуховском педагогическом институте был вечер встречи. Выступала здесь и Анастасия Владимировна - совсем уже глубокая старушка - и представила меня так: «Мой лучший ученик». Эти слова для меня были приятнее командирской похвалы.
А вторая учительница, Пелагея Ивановна, преподавала математику. Мой любимый предмет, но, как я считал тогда, не давала мне учительница жизни. Станет у парты и весь урок смотрит, что и как я делаю.
- Ну, Рогачевский опять вылез через окно, хотя и знал, где дверь надо открывать.
Это означало, что я решил задачу окольными путями. Своеобразный турнир с Пелагеей Ивановной так меня натренировал, что на конкурсах я успевал решать задачи двумя и тремя способами. И это все заслуга моего терпеливого и настойчивого преподавателя. Всю жизнь благодарил я ей за науку.
А выпускной вечер все ближе и ближе. - Куда же ты подашься-то? - первой поинтересовалась мать. - Может, здесь останешься? [255]
- В Москву поеду.
- За песнями, что ли?
- Не за песнями, а за профессией.
- А может, здесь, а? В Глухове? Пединститут есть.
- Из меня учитель, как из камня подушка, - буркнул я.
- Так оно и будет: камень вместо подушки, - ответила мать, догадываясь, куда и зачем я собираюсь податься в столицу. - Будешь мыкаться по белу свету. Места не согреешь. Всю жизнь загубишь…
- Вам так: в небе для меня тесно - еще разобьюсь, а на земле - слишком просторно, гляди, затеряюсь, - намекнул я матери на то, как отбила она меня от летного дела. - Мне-то надо определяться - не в небе, так на земле.
- Да, надо… В Москве, может, и полегче. Если что, тетя Юля там… Да вот мы тебе не помощники, - сокрушалась мать. - Учиться-то ведь не просто. И одеться надо, и поесть. А чем мы поможем?
- Да что я один такой?! - остановил я мать, видя, что у нее и слезы вот-вот закапают.
На том и завершился наш семейный совет. Вскоре уже был в Москве - у тети Юли.
- Ну и куда? - спросила первым делом тетя Юля, разбирая небогатые глуховские гостинцы. - Дай-ка аттестат.
- В горный институт. На инженера, на геолога учиться думаю…
- На инженера можно. У тебя по нужным предметам одни пятерки. Но этот самый горный нам не подходит!
- Почему?
- Хочешь инженером? Пожалуйста! Тебя выучат. Государство выучит - не мы с матерью. Мы не осилим… Я уж тут тобой занималась. В общем, завтра поведу тебя в военкомат. Ничего, ничего, - махнула на меня рукой, заметив, что я собираюсь ей возразить. - Если зрячий - увидишь, если умный - поймешь…
И вот я во Фрунзенском районном военном комиссариате города Москвы. При мне документы и заявление с просьбой направить для поступления в инженерное военное училище.
Снова медицинская комиссия. Суровый на вид военный мне говорит:
- Будете служить на флоте. [256]
- Как?!
- Вы направляетесь в Севастополь, в военно-морское учебное заведение.
Прощай, любимый город!
Уходим завтра в море.
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.
Есть такая песня. А я вот, можно сказать, точно уходил в море. Еще не ведая того, что надо мной берет власть самая главная любовь моей жизни, флотская любовь, которой отдал 38 лет.
Испытание характера и чувств
- Ну что, берем якоря и отдаем швартовы? - с напускной важностью обратился ко мне на вокзале мой первый морской начальник Коля Редин.
- Не знаю, что брать и кому что отдавать, но надо лезть в вагон, может, еще успеем отвоевать местечко, где и вздремнуть можно будет, - по-крестьянски рассудительно ответил я ему и добавил: - Путь-то неблизкий…
А предстояла длинная дорога от Москвы до Севастополя. Ехали мы поступать в военно-морское артиллерийское училище имени Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины. Было в то время такое. Заканчивали же учебу в другом, совсем видоизмененном. Николай Редин, по моим понятиям, стоящий моряк. Почему? Да потому хотя бы, что уже твердо готов им стать. Ведь до этого он был студентом второго курса одного из гражданских вузов Москвы, но от всего отказался и решил стать флотским командиром. Я же пока еще хуже юнги - совершенно не представляю, что такое морская служба.
Когда мы более-менее сносно устроились в одном из купе, пришвартовались, так сказать, Редин и дальше продолжал выводить меня на широкие морские просторы. А точнее - вводить в конфуз своей осведомленностью. - Слушай, а знаешь ли ты, что такое швартов? - спрашивал он меня. [257]
- Мне кажется, веревка, - неуверенно ответил я, вспоминая книги о моряках, которые довелось мне прочитать.
- Ты смотри! - искренне удивлялся Редин. - Почти знаешь! Да, это трос, с помощью которого подтягивают и крепят судно к причалу или же к другому кораблю. А кабельтов?
- То же самое - сказано же: кабель то!
- Да, есть такой трос специальной выделки, но, главное, - это морская мера длины, а равна она одной десятой мили! - давил на меня своими познаниями мой первый морской начальник.
По самолюбию это, конечно, било здорово. Но я терпел. Редин в самом деле мой начальник. Ему, как старшему по возрасту, в военкомате вручили и мои документы и определили в командиры.
- А миля знаешь какой длины? - сдирал с меня шкуру Редин.
- Десять кабельтовых! - схитрил я.
- А километров? Молчишь? Хе-хе!… Один целых и 852 тысячных километра. Нельсон… Тут уж я не стерпел:
- Я тебе как врублю сейчас в твой нельсон - долго помнить будешь!
- Да ты что?! Это же адмирал такой был знаменитый! - пошел на попятную Редин. - В двенадцать лет был уже мичманом. В девятнадцать - лейтенантом. В двадцать - капитаном фрегата. А в тридцать восемь лет - адмиралом.
- И на самом деле, чего ты к парню пристаешь? - вступился вдруг за меня пожилой мужчина крепкого телосложения. - Узнать про все это - дело не такое уж хитрое. А что касается Нельсона, так наш Ушаков или Нахимов ему бы носа утерли - будь здоров.
Мы, и я и мой морской начальник Редин, глянули на попутчика с особым уважением. А он расспросил нас, куда курс держим, одобрил решение, да и сам представился - бывший матрос он. И чего только не понарасказывал нам бывалый моряк. Сколько морей избороздил, в каких переделках бывал!
- А что же вы сейчас? - поинтересовался Редин. - Где плаваете? - И были в этом вопросе и восхищение, недоумение - возраст ведь… [258]
- Нет, уже не плаваю, - ответил моряк и, ухмыльнувшись, добавил: - Попом работаю!
- Как попом?! - воскликнули мы в один голос.
- Крещу корабли, - продолжал улыбаться седоусый моряк. - Строим мы их на верфи и на воду спускаем…
На рассвете наш поезд подошел к славному городу Севастополю. Серо-фиолетовое небо безоблачно. Мы выходим из вагона и направляемся в город. У редких прохожих спрашиваем дорогу. И вот мы у ворот училища. Выходит молодой флотский командир. «Лейтенант, - шепнул Редин. - Дежурный по училищу». Лейтенант, расспрашивая нас о том, о сем, ведет в казарму. Там такая же, как и мы, разношерстная братва. В один из взводов определяют и меня.
- Поесть бы, - обращаюсь к своему новому товарищу по взводу, - запасам - амба, - ввернул и я морское словечко.
- Сейчас будет построение, - отвечает тот.
- Ты что, не понимаешь? Я тебе о еде, а ты мне о построении!…
И тут команда. Все побежали. Я, как вновь прибывший, пристроился в хвосте. Кстати, замечу, что в строевом расчете нашей роты я был двадцать вторым, хотя рост имел немалый - 182 сантиметра. Рослые парни шли в моряки!
И вот первый раз строем идем в столовую. Пища - отличная! И… пошло-поехало! Распорядок - военный. Подъем, утренний туалет, завтрак и т. д., и т. п. Дисциплина строжайшая. Выход с территории училища запрещен. Я с тоской начал поглядывать на ворота, т. е. КПП. «Что же это за порядки?!» - возмущался я про себя, привыкший к вольготной жизни. И вдруг меня осенило: «Не буду я поступать в училище!» А между тем уже прошел медкомиссию - здоров. Вот и первый экзамен. Русский язык, да еще и диктант. «То, что мне нужно!» - обрадовался. Для меня он и будет последним.