— Почему, сынок, ты так думаешь? — тихо поспрашал правитель.
Святозар поглядел отцу прямо в зеленые глаза, потом перевел взор на искорки, отлетающие от поленьев и устремляющиеся вверх в трубу, и, проследив за полетом одной из них, пояснил:
— Отец, пойми, главное. Я не простой человек. Я не такой, как ты, Тур, твой отец, дед. Я другой. Боги создали меня неспроста. Они создали меня первым, вложили в меня кровь ДажьБога, чтобы я защищал не просто восуров, чтобы я защищал ведическую веру в наших Богов. Каждый раз, когда я рождаюсь, я веду бой не только с врагами Родины, но в первую очередь с врагами наших Богов, нашей веры. Это было тогда, когда я был первым Святозаром, когда я был Богомудром. Я рассказал тебе лишь об одной битве с народом фантурами, предателями веры, но такие как фантуры, такие народы всегда были, и наверно всегда будут…. Люди предают истинную веру, истинных Богов, или подстраивают веру и Богов под себя, а перестроенная или преданная, она уже не живет, не цветет, и не пахнет, она лишь смердит… И, я, каждый раз возрождаюсь на земле, именно тогда, когда, что-то грозит нашей вере. Нук хотел войти в Восурию и заставить верить наш народ в Чернобога. Неллы и нагаки, словно болезнь, все время наползают на наши земли с юга и несут свою веру, свои традиции. И вообще, кто такие нагаки, откуда они пришли, откуда взялись там на юге, ведь во времена Святозара и Богомудра, там жил другой народ — дамианцы. Этот народ строил города, они были прекрасными мореплавателями, они славились величайшими мастерами живописи, зодчества, музыки, и куда они пропали, куда? За какие-то века, народ дамианцев исчез, а все потому что перестали верить их правители в Сварога и своего прародителя Перуна. И тут же на место дамианцев пришли нагаки, они стали жить и разрушать созданное дамианцами, и ведь опять пошли по пути предательства, предали Сварога, да придумали себе какого-то жестокого и ненасытного Васаофа, и полезли на Восурию. Конечно, в ближайшие века, нагаки более не придут на нашу землю, но их Васаоф остался жить… Жить в душах нагаков, а значит, битва с ними еще не окончена. А неллы, отец, до чего довели себя неллы? Ведь когда я был Богомудром, неллы были великим народом, они славились воинами, мудрецами, лекарями, кузнецами и ювелирами. Однако неллы молодой народ, он моложе восуров, потому что в первой своей жизни я не встречал этот народ, но за столь короткий срок неллы успели изменить своей вере и выродиться… И, я, понял, отец, как только народ предает своих Богов, как только забывает имя своего создателя, забывает, зачем он создан, у такого народа уже нет будущего. И хотя он еще какое-то время живет, и даже порождает детей, и вроде бы верит, но вымирает духовно, а от духовно больных людей, кроме нелюдей ничего не появится. И, я, отец, уверен, мой путь это не только Пекло и освобождение матери, это еще, что-то большое, это бой… бой за чьи-то души… И как всегда я смело подняв голову шел в бой против фантуров, против Ерку, против кертов, против Сатэга, против неллов, против Нука, точно также я пойду и сейчас. Потому что если не я, то кто защитит мой народ, мою веру, моих Богов и каждого из вас.
Святозар замолчал и откинулся на спинку сиденья, он вытер рукой, выступивший, от долгой речи, пот на лбу и много спокойнее добавил:
— Мой путь будет долог и труден, но я вернусь… Я прошу тебя лишь об одном, отец, когда, родиться, мой сын, ты наречешь его Гориславом, что значит — горящий во славе. И если я не успею вернуться, отвезешь его на Синь-камень. Тебе не удалось принести клятву за меня так, что принесешь клятву за моего сына… Но ты, отец, не беспокойся, я обязательно вернусь, потому что еще не один мой сын не вырос без меня.
Глава десятая
Святозар и правитель проговорили в тот день до позднего вечера, а затемно успокоенного наследника отец проводил до опочивальни. Все последующие дни Святозар приходил в светлую комнату и искал заговор, но покуда ничего не находил и ДажьБог тоже молчал.
Радостно и как всегда весело прошел праздник в честь Бога Коляды. На следующий вечер, после празднования, Святозар явился в гридницу, где Тур и отец, сидели у стола и мирно беседовали. У наследника слегка болела голова, потому что он не спал всю ночь, и, встав почти за полдень, сразу направился в светлую комнату, где и пробыл все оставшееся время. Отец и Тур сидя за столом, пили горячий травяной напиток с плодами сухой рябины и малины. Святозар приблизился к ним ближе, заглянул в чашу брата, потер висок, и, поморщившись, пошел к камину. Он сел на свое любимое сиденье, придвинув его ближе к огню, и протянув в сторону камина больную ногу, положил пальцы на висок да зашептал заговор.
— Смотри, — окликнул насмешливо наследника Тур. — Нога твоя сейчас, как вспыхнет, да загорится и тогда уж верно, брат, перестанет болеть.
— Святозар, — обратился к сыну правитель обдав недовольным взглядом младшего сына. — Налить тебе напитка, ты плохо выглядишь, мальчик мой.
Наследник резко подскочил на сиденье, так и не дошептав заговор до конца, он напряженно замер на месте, все еще не отводя глаз от огня, и внезапно схватившись за голову руками, стремительно закачавшись из стороны в сторону, застонал.
— Ах, я глупец! глупец! глупец! — громко выкрикнул Святозар. — Дурень!.. Это же надо быть таким дурнем… таким дурнем!
Он вдруг суматошливо вскочил с сиденья, и, подскочив, остановился около стола, за которым сидели тревожно его оглядывающие отец и брат, да крикнул, обращаясь к ним:
— Дурень, знал бы ты, отец, какой твой сын, дурень… Ах, знал бы ты…
— Ты, чего, брат, — взволнованно спросил, первым пришедший в себя, Тур, и опустил чашу на столешницу.
Святозар развернулся, и немного прихрамывая, на правую ногу, поспешил вон из гридницы.
— Сын, сын, что случилось? — тревожно бросил ему вдогонку правитель.
Святозар остановился около самой двери, схватился за ручку, оглянулся, и победно глянув на правителя, сказал:
— Ждите меня, здесь, я скоро, — и, отворив дверь, поспешил к себе в опочивальню.
В покоях, которые раньше занимала Дола, теперь жили Святозар и Любава. Наследник торопливо открыл деревянную дверь и вошел в опочивальню. Справа от двери, впритык к стене, разделяющей покои правителя от покоев наследника, стояло большое деревянное ложе, аккуратно укрытое желтоватым укрывалом. С одной стороны от которого поместился круглый, не высокий стол, с резными, изогнутыми ножками, слева от ложа расположился не широкий сундук, где хранила Любава свои и мужнины вещи. Напротив двери, в стене противоположной ей, находились два больших окна занавешенных плотными, длинными, желтоватыми занавесками. А посередине опочивальни на сиденьях со спинками, укрытыми коврами сидели Любава и Малуша. В руках девы держали пяльцы с вышивкой, канделябры они придвинули поближе к сиденьям, и потому покои были ярко освещены.
— Любавушка, — взволнованно произнес Святозар, заскочив в опочивальню, и прерывая безмятежный разговор дев. — У тебя есть чулки шелковые, ты их летом под башмаки надевала. Дай, мне, один чулок.
— Это ты, чего братик, — засмеялась Малуша и позорному посмотрела на наследника. — Тебе, что ли своих меховых чулков мало, ты еще сверху хочешь Любавушкин надеть.
Любава неодобрительно глянула в сторону расхохотавшейся Малуши, и, поднявшись, положила на сиденье вышивку, да поспешила к сундуку. Она убрала с него широкое укрывало, открыла крышку, и, достав два чулка, понесла их мужу. Чулки были шелковыми и ярко-голубыми, в длину доходившими почти до колена.
— На, Святозарик, тебе чулки, — улыбаясь и протягивая их наследнику, молвила Любава и с нежностью посмотрела на него.