После окончания митинга, Г. С. Зиновьев, опасаясь стихийного выступления рабочих, предложил им разойтись по домам, а на следующий день собраться вновь. Но в это время распространился ложный слух о том, что арестованных якобы увозят на вокзал, чтобы отправить в другую тюрьму. Возбуждение рабочих еще более возросло. Толпа направилась к арестному дому.
Сразу же за Приказным мостом стояли две шеренги солдат в белых полотняных гимнастерках, со скатками через плечо, с винтовками на изготовку. Тут же суетился прапорщик Носков. Он нервен и бледен. Носков — служака и одновременно трус, как заклинание повторяет про себя слова полковника о необходимости действовать «без промедления». Его полурота не получала приказа охранять арестный дом, но ведь для чего-то ее сюда поставили!..
Толпа обтекает солдат справа. Носков истерически кричит: «Стойте! Дальше я не пропущу, а если пойдете, то у меня есть приказ стрелять!» И дает два свистка — сигнал солдатам: «Приготовиться к открытию огня».
Толпа остановилась. Какая-то женщина разорвала на себе кофточку и со слезами закричала солдатам: «Ну, нате, стреляйте в грудь, которой я младенца кормлю!» Мужчины тоже рвали на себе рубашки и вставали под штыки: «Бейте и нас!» Иные кричали: «С нами дети и женщины, вы тоже оставили дома детей, жен и матерей!» Зиновьев обратился к солдатам с горячей речью, в которой объяснял требования бастующих, призывал не стрелять в людей.
«Так и убедят солдатиков!» — панически подумал Носков и торопливо дал третий свисток: «Пли!» Грянули три залпа — по людям, в упор. Первым упал на мостовую Зиновьев. Упала женщина, царапая ногтями булыжник. Тридцать человек обагрили своей кровью мостовую. Еще больше было раненых. Тотчас из Торговых рядов выскочили казаки и принялись избивать нагайками разбегавшихся людей.
Минут через десять полковник Смирнов с адъютантом Штробиндером на пролетке примчались на место расстрела. Увидев трупы и кровь, Смирнов зло выругался: «Мало еще им, подлецам!» Потом обратился к солдатам и прапорщику Носкову: «Благодарю за храбрость, за верную службу царю и отечеству!» Солдаты нестройно, вразброд ответили жиденьким «ура».
В тот же вечер были посланы телеграммы царю и вышестоящему начальству о том, что «на воинскую заставу под командованием прапорщика Носкова напала толпа забастовщиков, вследствие чего для защиты себя и заставы прапорщик вынужден применить оружие, открыв стрельбу, чем и разогнал толпу, в результате убито 16 и ранено около тридцати».
Цифры пострадавших были занижены почти вдвое.
На следующий день в Иваново-Вознесенск из Владимира примчался следователь по важнейшим делам, который, совместно с полицией, сфабриковал пухлое и насквозь лживое четырехтомное «дело» — «О нападении рабочих на воинскую заставу 10 августа 1915 года в гор. Иваново-Вознесенске».
«О нападении…» С каким оружием?
На месте побоища были подобраны пять кошельков, пузырек с можжевеловым маслом, записная книжка и шесть перочинных ножей. И это все, ибо никак нельзя считать за принадлежащие бастующим камни и обломки кирпича, валявшиеся на улице и приобщенные к «делу».
Да и сам прапорщик Носков был вынужден признать, что никакого нападения толпы на заставу не было.
— Были ли ранены или ушиблены чины караула, на которых было произведено нападение 10 августа 1915 года, если — да, то кто именно из чинов военного караула и где раненые или ушибленные чины ныне находятся? — такой вопрос задал судебный следователь прапорщику Носкову.
Тот ответил:
— Раненых и ушибленных чинов караула не было во время произведенного нападения толпой 10 августа, кроме камня, который упал в трех шагах от меня и после отражения от земли ударился в носок правой ноги, не причинив ушиба.
Дело оказалось насквозь шито белыми нитками. Даже царский военный суд под председательством генерал-майора князя Друцкого в июле 1916 года вынес всем обвиняемым (а это были раненные во время побоища) оправдательный приговор. Окончательно грязное уголовное дело было прекращено только после февральской революции. Арестованных освободили из-под стражи.