— Эх-хэ-хэ. Молодежь всегда нас, пожилых людей, понимает с трудом. Я вот говорю, а чувствую, что мои разумные слова, как осенние листья, летят без всякой пользы. — Хозяин вытащил из кармана большой синий платок, вытер рот и продолжил: — Что касается будущего, коим некоторые люди живут, то это еще не счастливое сегодня. Будущее, как известно, кормит людей только надеждой. Ну, сама по себе надежда ничего не стоит. От нее сыт не будешь. Надежда очень часто напоминает красивую утреннюю зарю, которая сулит хороший день, озаряя вас всеми цветами радуги. Но проходит время и все оказывается иллюзией: вместо этого приходит день — холодный, ветреный, дождливый, с рваными черными тучами, которые носятся по непроницаемому небу, как вороньи стаи. Так и прекрасные надежды оборачиваются черными событиями.
Измайлов внимательно слушал хозяина, и его слова, казалось запоминались. В другое время его монолог показался бы, пожалуй скучным и назидательным. Но сейчас Шамиль мысленно молил оратора, чтоб тот подольше говорил: ведь тем самым предоставлялась, пожалуй, единственная возможность быть рядом с понравившейся девушкой. От одного ее взгляда у него нежно щемило и замирало сердце. Но чтобы подчеркнуть свое внимание к речам хозяина юноша механически кивал. Позже он не мог вспомнить, о чем тот говорил.
Тем временем хозяин степенно откинулся на полукруглую спинку стула так, что она жалобно скрипнула, вытащил из жилетки большие, с гусиное яйцо, серебряные часы старинной работы и произнес:
— Н-да. Вот и вечер канул. — И, медленно повернувшись к Измайлову, скучным голосом уточнил: — Так, говоришь, сразу же тебе сказали, чья эта лошадь?
— Да. Сразу. Да еще не один, а двое…
Тут купец Галятдинов совсем помрачнел:
— Вот ведь, голытьба чужое имущество лучше знает, чем свое собственное. А это в нынешнее смутное время совсем ни к чему. Это опасно.
— Это потому, папа, — усмехнулась Дильбара, — что им у себя-то нечего учитывать.
«Неужели и она такая же сребролюбивая, как и ее отец?» — огорченно подумал Шамиль. Ведь он раньше слышал о нем как о крупном дельце и хищнике, как о хитрющем человеке.
— Так-то оно так, — согласился Нагим-бай, — но не вся голытьба одинакова. Вот в чем суть-то. Не столько опасны те из них, которые никогда ничего не имели и сейчас, кроме дыр в карманах, ничего не имеют, а те, которые раньше имели, да растеряли все. Вот в них-то в каждом сидит трехглавый дракон обогащения любым путем: одна его голова — воровство, вторая — мошенничество, третья — разбой.
Шамилю было странно это слышать, хозяин уже не радовался тому, что лошадь нашлась, а, наоборот, — горевал.
Хозяин смачно зевнул, и глаза его повлажнели. Он тяжело поднялся со стула, словно разорвал невидимые путы, связывающие его со стулом, и тут же оперся руками о стол.
— Вот что, дорогой гостюшко, — он устремил свой тяжелый взгляд через оплывшие веки на Шамиля, — прежде чем окончить вечернюю трапезу и расстаться, по-видимому, надолго, если не навсегда, хочу предложить тебе одну работенку. — Он выпрямился, хрустнул пальцами сцепленных рук. — Через пару месяцев, в ноябре, у меня вступит в строй паровая мельница. Туда понадобятся люди. Нужен будет и учетчик. Честный и грамотный. Понял, да?
Измайлов встал со стула и поблагодарил хозяина за угощение.
— Так ты понял? Или ты не хочешь быть учетчиком? Это ж мечта я человека твоих лет. На такую должность всех охочих ногами вверх до самого Владикавказа не переставишь.
— Спасибо вам, Нагим-абый, за предложение. Я, видимо, воспользуюсь им. — Он взглянул на девушку. Та, погрузившись в мысли, словно находилась в комнате одна, неподвижно сидела, глядя в темное окно. Шамиль понял: их разговор ее ничуть не интересует, как не интересует и судьба его, Шамиля. Еще несколько секунд тому назад предложение купца показалось ему невероятно счастливым случаем, и он даже растерялся. Ведь здесь он мог видеть эту девушку, ошеломившую его. Теперь же он видит: Дильбара никак не воспринимает его. Равнодушна. «А может, она задумалась о моей судьбе?» И как ответ на его слабую надежду-вопрос девушка встала и, даже не взглянув на юношу, направилась в свою спальню. Лишь с порога пробормотала: «Пап, я пошла спать». Теперь ему все было ясно. Шамилю вдруг показалось, что в комнате потемнело. В душе повеяло холодной пустотой. Хозяин что-то еще ему говорил, кажется — о будущем жаловании. Но все это почти не доходило до сознания. Для него вдруг все потеряло смысл.
Уже на улице, когда слабый, но прохладный поток воздуха обдал его с ног до головы, он остановился и прислонился к изгороди. Если бы спросили его в эту минуту: предлагали ли ему, гостю, остаться переночевать, юноша не смог бы вспомнить. Лицо его было неестественно запрокинуто вверх, как будто он старался остановить кровотечение из носа, а широко раскрытых глазах поселилась доселе незнакомая ему тоска, непроницаемой пеленой заслонявшая от взора фиолетовое небо с белесыми облаками, которые высвечивались лунным светом.