Но три года прошли…
Каждую весну, подходя к ульям, Фриш говорил себе:
«Этот опыт будет окончательным и последним. На нем я разделаюсь с пчелами».
Однако появлялись новые вопросы, а каждый решенный рождал планы новых опытов. И становилось ясно: имея в десять раз больше сотрудников и работая еще в десять раз дольше, все равно будешь иметь перед собой множество новых вопросов.
Фриш соблюдал в работе с пчелами и рыбами старое расписание: весна и лето на пасеке; осенью и зимой, когда пчелы замирают в сонном клубке, — аквариумы.
Каждый год делались открытия и в одной области, и в другой.
Но тут события 1914 года оторвали его от работы.
Началась война. Сильная близорукость избавила Фриша от солдатской шинели и окопов. Но Мюнхенский институт опустел и замер, пришлось вернуться в Бруннвинкль. Впрочем, то было совсем неподходящее время для работы на пасеке.
Брат Отто руководил в Вене больницей, превращенной в резервный военный госпиталь. Позарез были нужны люди. Отто вызвал Карла, и все четыре года зоолог проработал у хирурга санитаром. Он научился делать рентгеновские снимки, давал наркоз оперируемым, принимал прибывших с фронта раненых, снимал с них грязные бинты, белье, одежду. Тогда-то он и познакомился с биологией того маленького бескрылого насекомого, которое столько забот доставляло санитарным службам всех армий. В госпиталь попадали больные холерой, сыпным и брюшным тифом, и Фриш занялся медицинской энтомологией, стал изучать литературу о бактериях, микробах. Он организовал при лазарете бактериологическую лабораторию, прочитал курс лекций по микробиологии для медицинских сестер госпиталя.
Иллюстрации к лекциям были сделаны слушательницей курсов, сестрой милосердия Маргарет Мор. Она, правда, не сразу призналась, что рисует.
— Да не жеманьтесь, как деревенская невеста! — укоряла ее старшая госпитальная сестра и добавила, что Маргарет несколько лет училась у венского профессора живописи.
Так началась совместная работа тридцатилетнего приват-доцента зоологии, ставшего госпитальным санитаром, и двадцативосьмилетней художницы, ставшей медицинской сестрой.
И вот тут-то настигло Фриша воспоминание о птицах, которое никак нельзя отнести к числу орнитологических.
Фриш и в юношеские годы время от времени пробовал свои силы в стихосложении. Не все произведения его сохранились, но некоторые теперь все же напечатаны в виде приложения к последнему изданию «Воспоминаний биолога».
Здесь мы и находим помеченное 1917 годом четырехстрофное «Происшествие в лесу», очень лирическую и очень немецкую историю о птичке, которая хотела остаться одинокой и для этого улетела с залитой солнцем поляны в тенистый лес. Здесь ей встретилась еще одна такая же, и они стали друзьями, вместе щебетали и ничего другого от жизни не хотели, лишь бы только им радоваться вдвоем, и если уж страдать, то тоже не врозь. Ни одна не помышляла больше быть одинокой. «И в лесу сразу посветлело».
Маргарет Мор стала госпожой фон Фриш. Брак был и по тем временам довольно поздним, однако счастливым.
Лекции Фриша — шесть докладов о микробиологии для сестер милосердия — вышли с иллюстрациями, исполненными его женой. Теперь эта книга значится первой в списке трудов профессора.
«Облегчать людям страдания — что может быть выше этого?! Пожалуй, отец был прав… Не зря ли покинул я медицинский факультет?» — корил себя Фриш.
Но вот после двух лет, точнее, после семисот дней бессменной работы, санитар Карл Фриш получил двухнедельный отпуск.
Он поехал в Бруннвинкль, и здесь первая же после длительного перерыва встреча с пчелами — Фриш продолжил прерванные в 1914 году исследования их обоняния — показала, что от зоологии ему не уйти!
Когда окончилась война и вновь открылся Зоологический институт, Фриш, теперь уже профессор по курсу сравнительной физиологии, опять обзавелся аквариумами и гольянами для работы зимой и извлек из письменного стола записную книжку с планами опытов на пасеке.
Тут как раз ему подарили плоский — в одну рамку — стеклянный улей, и Фриш попробовал метить краской спинки пчел, прилетавших к кормушкам. И что он увидел в своем улейке, когда меченые сборщицы возвратились? Они начинали кружиться. То был не сон и не обман зрения. Отчетливое кружение, совсем не похожее ни на какую другую суету на сотах.
В статьях и книгах, написанных до того, да и в последующие годы, Фриш ни разу не разрешил себе воспеть восторг и восхищение темой исследований или его объектами. В этом он не похож ни на Линнея, ни на Дарвина, ни на Уоллеса. Все эмоции Фриш оставлял для своих стихов, которые отнюдь не относил к жемчужинам поэзии, но часть которых тем не менее опубликовал на склоне лет в приложении к воспоминаниям.