В каждом ленинградце — великая гордость: он оказался стойким и мужественным до конца, выдержка помогла ему дожить до часа наступления справедливости. Справедливость восторжествовала! Как это прекрасно, как радостно, как хорошо — может понять только переживший все ленинградец!
Эти дни не забудутся никогда. Впоследствии их затянет дымка воспоминаний, может быть, они романтизируются, но на всю жизнь останется чувство удовлетворенности от сознания, что ты сделал все от тебя зависившее, чтобы приблизить эти дни, дожил до них ничего не испугавшимся свидетелем и участником больших, необыкновенных событий.
Война еще не кончена. Не время еще отдыхать. Впереди и Луга, и Псков, и Нарва, и Выборг, томящиеся под пятой Гитлера. Впереди сотни городов до Берлина, которые нашей армии надо взять, чтобы полной и навеки неотъемлемой стала наша победа. А военному корреспонденту их надо увидеть, чтобы рассказать всем, какие барьеры сломлены на пути к достижению этой победы, чтобы самую эту победу описать как вершину человеческого духа и мужества.
Наступление продолжается!
Глава тридцать первая
В освобожденной Луге
(21–25 февраля 1944 г.)
После напряженных дней наступления я побывал в еще нескольких освобожденных от немцев пригородах Ленинграда, потом, пролежав десять дней в госпитале, снова выехал на фронт.
23 февраля. 8 часов утра. Луга
Позавчера, 21-го, в Ленинграде, Борис Лихарев но телефону предложил мне поездку от «Красной звезды» в первой «Красной стреле», отправляющейся в Москву, с тем чтобы через день вернуться в Ленинград. Но я предпочел, ехать на фронт — в войска, уже прошедшие Лугу.
Собирался недолго: полевая сумка, набитая до отказа, рюкзак с сапогами (сам я — в валенках) и продуктами, ибо аттестата у меня опять нет. Полушубок, валенки, теплое белье, рукавицы, пистолет — тяжелое снаряжение!
В 7 часов вечера, позавчера, на попутном трехтонном грузовике Высшего инженерно-технического училища ВМФ, вместе со знакомым майором А. А. Рядовым, выехал.
В кузове — бидоны с бензином и «хозяйственно-вещевое довольствие».
Перегруженный, несущийся как тяжелый снаряд, грузовик помчал нас по Пулковскому шоссе на Гатчину.
Прекрасное шоссе лилось как широкий гладкий поток. КПП больше нас не останавливали, их не было. Гитлеровцы бежали отсюда, видимо, очень поспешно: не успевали жечь деревни. Следов войны в темноте было не различить; только вместо некоторых домов виднелись среди развалин печные трубы.
Промчались по главной улице Гатчины. Каменные дома справа и слева были почти сплошь прогоревшими, с черными языками копоти над окнами. Только в редких домах кое-где виднелся свет. Много машин стояло вдоль улицы. Мы проскочили железную дорогу, я слышал веселые гудки паровозов, красным огоньком мигнул поднятый шлагбаум.
За Гатчиной началась мирная, по внешнему облику, местность. Снежная гладь полей кончилась. Деревни, полностью уцелевшие, с плетнями вокруг домов, тихие, заснеженные, спали. Вскоре начался густой лес и пошли сплошные леса, — высокие сосны и высокие ели, и низколесье, и перелески, и кустарник. Деревья, выбеленные снегом и инеем, были фантастически декоративны.
На повороте, в какой-то прелестной деревне, мы остановились: в радиаторе кипела вода. Шофер пошел на поиски колодца. К нам приблизилась регулировщица — веселая, звонкоголосая…
— Какая деревня?
— Кривое Колено!
— А фрицы тут есть еще? — спросил шофер.
— Попадаются… Вчера двое попались! — со смехом сказала девушка. — Сами пришли… Хлеба, говорят, нет!
Конечно, в лесах, в землянках, еще немало одиночных немцев. Они постепенно вымерзают или, голодая, выходят, сдаются в плен. Или, быть может, стреляются, отчаявшись выйти к своим…
Шофер принес воды, ругаясь:
— Наискался! Тут лазать-то не особенно!.. Того и гляди нарвешься в темноте!
Мины!..
Дальше… Местность живописна, из леса выскакивают то одна, то другая деревни — уже частично побитые, сожженные. Вдоль дороги — воронки, черные от разрывов мин круги на снегу. Чем ближе к Луге, тем все больше следов войны; теперь шоссе — широкое и прямое — все чаще обрывается гигантскими развалинами от взрывов: здесь были мосты. И огромные, диаметром во всю ширину шоссе, воронки от наших авиабомб. Они обведены березняковыми оградами, на которые насажены елки, чтоб заметить их издали, — круглые ямы в квадрате оград. Сделаны объезды — настильные мосты из бревен, узенькие, не слишком надежные. Через самые большие воронки, когда две-три из них смыкаются, и через некоторые пропасти от исполинских взрывов проложен путь посередочке: спуск — въезд. Машина, прощупав путь фарами, ныряет; гудя, вылезает между хаотически вздыбленными стенами замороженной разъятой земли. У многих таких «переправ» — сигнальщики с флажками и фонарями, работающие дорожники.