– Можно, малыш, – я дождался пока Ари поднимет на меня глаза и только потом продолжил, – но ты должен пообещать мне, что больше никому его не расскажешь, понял?
– Понял.
– И запомни, – пальцы неосознанно сжали клочок синтетических волокон, те с лёгкостью поддались и остались оторванными в стиснутом кулаке, но зато голос остался ровным, – мне можешь рассказать любой секрет, но только мне, – я замер, пока ребёнок не кивнул, и подмигнул, – у меня тоже есть секрет.
Из кармана свободной ветровки я вытащил несколько кубиков фруктовой тянучки и протянул малышу. Глаза-орешки тут же вспыхнули радостью, и не успел я опомниться, как Ари повис на мне, сжимая в объятии. Мне ничего не осталось сделать как обнять в ответ. Я уткнулся носом в шею и осторожно втянул воздух. В голове возник звук разбивающегося стекла, а точнее, надежд, потому что тоненький, совершенно не оформившийся ещё запах защекотал ноздри. Слава богу, заметить его можно было пока только при таком тесном контакте.
Мальчик отстранился, чихнул, взял в рот тянучку, а я принялся расспрашивать его обо всех подробностях жизни в академии. А точнее: где он жил, когда ходил на обед, с кем сидел на химии и как справлялся с физкультурой. Потом понял, что не успокоюсь, пока сам всё не увижу и не буду уверенным в том, что кое-что очевидное очевидно только мне.
В мыслях тут же возник список дел, планы на неделю и идеи – как максимально изолировать сладкого ребёнка от пагубного влияния и возможного разоблачения. Спать я ложился с приятно гудящей головой и впервые с начала учебного года заснул крепким беспробудным сном.
Всю следующую неделю я потратил на разведку. И не зря, потому что от сердца немного отлегло. Оказалось, что пятнадцатилетние мальчишки все очень разные, и Ари действительно не выделялся на их фоне слишком сильно. Пока. На уроках физической культуры он был поактивнее меня, ну, это в силу, как я понял, характера и совершенно детской непосредственности. Он с радостью гонял в футбол на поле с одногруппниками, непременно махая сидящему на трибунах мне, отчего я невольно чувствовал себя папочкой на детском утреннике, но неустанно махал в ответ. А Ари тем временем давал фору паре-тройке задохликов послабее себя.
Учился, как и другие подростки – посредственно, выделяя только гуманитарные предметы, а именно – литературу, в частности – романы французского писателя Франсуа Саган*, где всё было грустно, но до покалывания в кончиках пальцев романтично. Особенно ему нравился “Ангел-хранитель”, и все мои логичные доводы о том, что иметь у себя в воздыхателях серийного убийцу не так-то и весело, отбортовывались одним только контр-аргументом: сердцу не прикажешь. И говорилось это обязательно с томным придыханием и подрагивающими ресницами, я только успевал глаза закатывать.
Но стоило только открывать учебник по математике, и ребёнок превращался в грустное желе. Я грозно говорил: “что это за детский сад”, в ответ губёшки надувались, а глазки наивно начинали заигрывать, в попытке меня отвлечь. Вот только играл-то я совсем не в свои ворота.
Впрочем, совместные посиделки в библиотеке и для меня были достаточно полезны. Иногда мы просто молча делали домашнюю работу. Когда мне задавали какие-нибудь сложные эссе по профильным предметам, Ари с пониманием относился и не отвлекал. А главное, с ним я перестал засиживаться допоздна, потому что как только ребёнок начинал тереть глаза и зевать, совершенно по-детски высовывая розовый язычок, я понимал – на часах “пора спать”.
В середине октября меня застигла течка, поэтому, наглотавшись подавителей, я на три дня выпал из жизни, а когда пришёл в себя – заподозрил что-то неладное. Я провожал Ари до корпуса и заметил, что он чихает больше обычного. Первой моей мыслью было то, что это я из-за своей недавней апатии и невнимательности умудрился застудить ребёнка, не заметив вовремя признаков простуды.
Мы зашли в его корпус, где уже приглушили вечернее освещение, и поднялись на нужный этаж, но так и встали посреди тёмного лестничного пролёта, где я бесцеремонно приложил свою ладонь ко лбу Ари. Сохранять дистанцию физического контакта с ним не получалось с самого начала, потому что малыш то и дело дёргал меня за одежду, привлекая внимание, брал за руку, когда мы вместе куда-нибудь шли – из-за разницы в росте он отчаянно не поспевал за мной – ну, и, конечно, обнимал на прощанье с застенчивым сопением.
– Ты, часом, не заболел, ребёнок? – нахмурился я, отмечая, что лоб не горячий, и сместил ладонь на щёку.
– Да нет, я просто таблетку от аллергии забыл сегодня выпить, – шмыгнул носом малыш и отстранился.
– От аллергии? Той, что на книги? – ответом мне был кивок и потупленный взгляд, – Ари, ты же знаешь, что можешь мне рассказать всё-всё?
– Нет! – вскинулся мальчик, я приложил палец к губам, и он продолжил тихим шипением, – если я расскажу, то ты перестанешь со мной дружить.
– Глупости какие, – также шёпотом ответил я и спустился на пару ступенек, – но если ты не хочешь, то я не буду настаивать. Спокойной ночи.
– Стой. Я… Пообещай, что не отвернёшься от меня, – Ари поднял взгляд и привыкшие, наконец, к темноте глаза, заметили закушенную в нерешительности губу.
– Обещаю, – серьёзно ответил я.
– Мэл, я… В общем, я – омега, – Ари тот час же закрыл лицо руками, но сквозь растопыренные пальцы следил за моей реакцией. Которая, к слову, полностью отсутствовала. Я как опёрся на перила, так и остался стоять, только кивнул, дескать: продолжай.
– А аллергия у меня на, – малыш набрал в лёгкие побольше воздуха и буквально выдохнул конец фразы, – альф.
– Чего? – я опешил. Такое вообще возможно?
– Точнее, на их запахи, которые у взрослых. Ну, как у тебя, например.
– Ты реагируешь на меня? – я вдруг почувствовал лёгкое головокружение от полученной информации. Что мне за гормоны вколол Кеннет, если мальчик с дичайше редкой аллергией на запахи взрослых особей альф чихает от меня как от…настоящего альфы – это было первой мыслью. Второй – было то, что если бы не эта инъекция, то Ари вполне себе мог бы меня разоблачить прямо перед директором. Ну а третьей мыслью стало желание этого великовозрастного прохвоста придушить, что я мысленно и наметил на следующий день, а пока малыш задал самый важный для него вопрос:
– Ты злишься?
– Нет конечно, с чего бы? – я разжал неосознанно стиснувшийся во время всех этих мыслительных процессов кулак.
– Значит, мы всё ещё друзья? – улыбнулся Ари.
– Естественно, – улыбнулся я в ответ и начал рыться в карманах.
– Мэл, ты же никому не расскажешь мой секрет? – бровки нахмурились, изображая серьёзность.
– Нет, я же обещал, – заверил я его и погладил по плечикам. Потом вспомнил про внутренний карман куртки и, слава богам, нащупал арбузный леденец.
Лицо ребёнка тут же посветлело, а проблемы конспирации отошли на второй план. Он с радостью забрал конфету, обнял и отстранился быстрее обычного, чтобы не расчихаться и не перебудить пол-корпуса.
А я, как и задумывал, на следующий день пошёл брать штурмом кабинет директора. Когда у него заканчивался рабочий день я примерно помнил, поэтому в приёмной особо не задержался. Завидев меня, мужчина жестом позвал в кабинет и знакомо подошёл к резному шкафчику, перед тем как сесть обратно за стол.
– А вы так каждый свой рабочий день заканчиваете? – поинтересовался я, кивая на стакан с янтарной жидкостью.
– Что вы, – ухмыльнулся альфа, – только когда вижу у себя в дверном проёме вашу светлую во всех смыслах голову, мистер Оуэл.
Мы немного посидели в тишине, каждый в своих мыслях, и я, наконец, выплюнул единственное слово, которое вертелось у меня в голове последние сутки:
– Безрассудно.
– Вот уж не думал, что вы, Малкольм, из этих.
– Из “этих”?