Вольд Владимир
"Слава Богу, робяты!"
Виктор Палыч, закалённый карьерой бюрократа, был неутомим там, где требовалось проломить бездушную стену государственной машины. Однако сейчас он был вынужден признаться, что проигрывает. И возраст не тот, да и хворь, что подтачивала его изнутри, выпивала остатки сил и пробивной способности.
Главврач серый и какой-то унылый в очередной раз безвольно развёл руки:
- Ничем помочь не могу. Сами видите, - он снова неопределённо махнул рукой в сторону двери, - вся больница забита раненными, которым требуются дефицитные лекарства, сложнейшие операции, биопротезы. А ничего нет. Понимаете, - он многозначительно глянул на Виктора Палыча, - нет от слова "совсем".
Тот и сам уже чувствовал себя неуютно со своими незначительными просьбами. Здесь, в переполненных палатах и полутёмных коридорах стонали и метались в бреду совсем ещё мальчишки и девчонки. А кому-то уже не хватало сил и на это, поэтому они тусклыми глазами буравили серую побелку стен и потолков. Глядя на угасающую молодость, свои болячки подозрительно переставали болеть. Впрочем, ненадолго. Да и проблема была не в одних болячках.
Козыреву Виктору Палычу было семьдесят два. Высокий, худощавый старик он сохранял похвальную живость в движениях и твёрдую память. Но что это было для рака, который пожирал его изнутри. Сначала тот, как вор, незаметно прокрался на задний двор организма, потом маленьким червячком стал прогрызать свои ходы во внутренних органах, а теперь болью и немочью полновластно заявлял своё право на его бренное тело.
Ещё с десяток лет назад существующая медицинская инфраструктура и социальный статус Виктора Палыча, скорее всего, без проблем решили бы эту задачку, но страна, рухнувшая в хаос экономических катаклизмов и гражданских войн, с трудом боролась даже с эпидемиями обычного гриппа.
Он бы давно плюнул и смирился. Как смирился с потерей статуса и гибелью сына, да боялся за судьбу Юльки - непутёвого двенадцатилетнего подростка и Антонины - своей верной супружницы. Вот и в этот раз её сухонькая фигурка встречала у порога. Что объединяло этих людей, почитай, четыре десятка лет? Романтик скажет - любовь, пессимист - совместное и печальное угасание. Антонина, которую Виктор Палыч по старой привычке называл Танюшкой (а не Тоней) как будто бы срослась с ним за эти годы невидимыми ниточками общих печалей и радостей, рутиной бытовых проблем и острых жизненных испытаний именно в то родство, в которое время превращает узы долгого и вполне счастливого брака.
Юлька же приходилась ему внучкой. Теперь уже единственной. Последней ниточкой, которая связывала Виктора Палыча хоть с каким-то будущим. Что будет с ними, когда его не станет? Кто поможет и защитит? Виктор Палыч вздрогнул - ну, какой на хрен из него защитник? Тем не менее, эти злые мысли снова заставили встрепенутся его, закисшие от неудачи и боли, мозги.
****
Бомж Козырёк снова вышел на охоту. Впрочем, само название его промысла говорило лишь о том, что ирония, а значит и остатки разума, ещё не покинули его усталое тело. Тяжело вздыхая, он выдвинул ручку старого чемодана и поволок его на пластмассовых колёсиках по выщербленному асфальту ростовских трущоб. Путь его был выверен как лоция на сложном фарватере - мимо всех значимых помоек района, где он с видом брезгливого эстета сортировал скудные отходы нищающих вместе с ним населения.
Что и говорить: в предпоследние времена живём! Добыча падала, обрекая многочисленное племя бездомных бродяг на вымирание.
Впрочем, было у Козырька одно исключение в маршруте. Он неожиданно покидал уютный бедлам проходных дворов и выходил на Красногвардейскую улицу, переименованную по моде последних времён в Белогвардейскую. Здесь город жил словно бы в другом ритме: мелькали красивые машины, блестели стёкла ухоженных витрин. А более всего бросались в глаза оттенки всех цветов хаки оккупационной администрации.
И Козырёк, постукивая колёсиками чемодана, тоскливо шествовал мимо неоновых реклам, товарного изобилия и умопомрачительных запахов, тянущихся из чебуречных и кафешек. Проходя рядом с ними, он старался затаить дыхание, чтобы не дать дубу от ароматов позабытой сытости.
Потом начинался более сложный участок. Здесь в старом и заросшим акациями переулке располагалось какое-то важное воинское заведение, так как въезд в него перекрывал шлагбаум и обложенные мешками с песком огневые точки. На посту дежурили хохлы из восстановленной "Галичины", которые, изнывая от безделья, постоянно цеплялись к Козырьку. Список шалостей был незатейливым: дать подсрачник, метко запустить пластиковую бутылку, изощрённо пройтись по его москальской генеалогии, да покричать "слава Укра╖н╕ - героям слава". Пытались даже досматривать, но из опрокинутого чемодана вывалилась такая вонючая рухлядь, что дальше шмонять побрезговали. После чего Козырёк обзавёлся прозвищем Смердючка. Он, впрочем, не возражал. Слова не так ранят измученное тело, как пинки и тычки. Уши стерпят, а душа давно привыкла.
Завершал свой неспешный вояж Козырёк у теплового коллектора, что согревал его тело промозглыми ночами. Впрочем, дальнейшие действия бомжары внимательному наблюдателю показались бы странными. Тот без особого интереса выбрасывал столь тщательно собранное барахло, после чего нырял в коллектор. Впрочем, чудеса на этом не заканчивались. Все обитатели теплотрассы (числом ровно три) словно бы распрямлялись, неспешно приводили себя в порядок, насколько это было возможно в данных условиях. Из загашника появлялись комплекты лапши быстрого приготовления, а то и банка-другая тушёнки. После чего бродяги, закинувшись едой и недешёвым лекарством, неспешно вели разговоры, впрочем, ни разу не касаясь того, что собрало их здесь вместе.