В высказываниях, содержащих мольбу или просьбу, редко встречаются обращения к самим носителям опасности. Обычно просят тех, кто является «противовесом» опасности, даже если это волк, главенствующий над остальными хищниками: «Я ж цябе, сільны-прьісільны, магучы багатыр сівы воўк, умаліваю і упрашіваю…» (заговор на охрану скота, бел. могил. [Замовы 1992, № 140]). Подобное обращение к «представителю» сил зла может быть объяснено тем, что, во-первых, обращаются к главе волков, от которого зависит поведение его сородичей, а во-вторых, образ главы волков— «сивого» или «белого» волка — может сливаться с образом св. Юрия, распорядителя над всеми волками, что весьма характерно для белорусской мифологии.
Однако в небольшой группе текстов задабривающего характера, содержащих иллокуции мольбы, встречаются в качестве адресатов и сами носители опасности, например, в Полесье при встрече с волком кланяются и говорят: «Здраствуйте, братцы, прапусти́ть, пажалуста, мяне дорогу» (черниг., ПА) или «Ваўчыца, матушка, памилуй меня» (брян., ПА). Сюда примыкают и сербские заговоры от града, содержащие обращение к душам самоубийц, направляющих градовые тучи: «Врати облак! Врати облак! Молимо те — врати облак!» [Поверни тучу! Поверни тучу! Просим тебя — поверни тучу!] (Драгачев [Толстые 1981, с. 81]). Это объясняется как типичными для южных славян представлениями о возможности побратимства или кумовства с носителями опасности, так и тем, что в заговорах от града обращаются к самоубийцам из своего села (или даже из своей семьи), т.е. к «своим» покойникам.
Иногда высказывание, содержащее мольбу, служит своеобразным зачином к основному тексту, содержащему другие иллокутивные цели: «Помолим Бога / И светог Ђермана, / Мајку Богородицу / И светог Илију, / Светог Петра / И светог Павла. / Натраг, натраг, Ђерманово облаче, / Ово неје твоје место…» [Помолимся Богу и святому Герману, Матери Богородице и святому Илье, святому Петру и святому Павлу. Назад, назад, Германова туча, это не твое место…] (Леск. Морава [Толстые 1981, с. 92]).
Просьба и мольба в тексте могут быть выражены прямо или косвенно. В прямом виде просьба или мольба выражаются глаголами «просить, умолять, молить» в первом лице настоящего и будущего времени изъявительного наклонения: «Я прошу» или «Я умоляю» (так называемый эксплицитный перформатив в терминологии Дж. Остина) + глагол в форме императива, выражающий суть просьбы: «Еще я, раб Божий (имя рек), помолюся: пошли, Господи, ко мне на помощь Андрея первозванного…» (арх., каргопол. [Ребров 1886, с. 49]); «Еще я, раб Божий, помолюся Петру и Павлу верховным апостолам Христовым: государи Петр и Павел, вы помогайте и пособляйте мне, рабу Божию {218} (имя рек), своими святыми молитвами… и обнесите, государи мои, круг стада моего и всей поскотины моей три тына…» (олонец. [Ребров 1886]).
Обычным и наиболее распространенным является вариант с эллипсисом, где эксплицитный перформатив («прошу», «умоляю») опущен, и остается только вокативная формула в соединении с глаголом в форме императива, выражающим суть просьбы: «Panie Jezusie, dopomódz!» (пол. [Kotula 1976, s. 68]); «Zachowaj nas, Panic!» (пол., колбуш. [там же, s. 70]); «Pietrzepawlemikolaju, weż kluczyki z raju! Zamkniy psu droge…» (пол., колбуш. [там же, s. 75]); «Святы Георгі-пабеданосец закрыў неба звяздамі, землю травой… закрый маю худобу сваёю рызай…» (бел. [Замовы 1992, № 137]); «…ангел хранитель, огороди пути мои!» (арх. [Щепанская 1992, с. 112]); «Господи, Господи, яко оградил ecu моря песком, так огради нашу пасеку от уроков…» (укр. [Гринченко 2, с. 47]); «Мисяц Аврааме, Божий громе!… Став коло моей пасикы велыкый частокіл…» (укр. [Милорадович 1991, с. 240]); «Свети Никола… свежи мори моћи, а лопову руке, свежи вуку зубе…» [Святой Никола, свяжи море силу, а вору руки, свяжи волку зубы…] (заговор от моры, серб. [Раденковић 1982, с. 107]). В формах, содержащих эллипсис, при отсутствии соответствующего перформативного глагола, значение мольбы или просьбы можно «вычислить» только по вокативной формуле — к сакральному покровителю с требованием или приказом не обращаются.