У южных славян мотив замыкания опасности представлен ритуальным диалогом. В Михайлов день хозяйка запирала очажную цепь замком, а другая женщина ее спрашивала: «Какво заключваш?» [Что замыкаешь?] — «На вълка устата заключвам!» [Волку пасть замыкаю!] (болг. Петричко, Сливенско, Старозагорско [Георгиева 1983, с. 49; Колева 1981, с. 224]). Этот мотив может быть выражен и в форме обряда: у русских в первый день выгона скота выбирался человек, который изображал замок. Пастух подходил к «замку» и спрашивал: «Замок, замок, разомкнёшься ли?» На что получал ответ: «Не разомкнусь». — «Дай Бог, чтобы и у зверя не разошлись зубы до нашей скотины» (смолен. [Добровольский 1908, с. 161-162]).
2. Завязывать рот, глаза носителю опасности — на акциональном уровне этот мотив реализуется в ряде ритуальных действий, символически «завязывающих» опасность. В так называемый «волчий праздник», который праздновался, чтобы обезопасить себя и скот от волков, хозяйка завязывала пасти волкам, завязывая очажную цепь (серб. Алексинач. Поморав. [Антонијевић 1971, с. 165]). На Украине женщины вечером в Сочельник завязывают столько узлов, сколько у них врагов, чтобы «завязать» рты своим недоброжелателям [Воропай 1, с. 65]. У болгар в «мышиные дни», празднуемые, чтобы обезопасить свое хозяйство от мышей, складывали в мешок посуду и завязывали его, «чтобы завязать мышам глаза» [Генчев 1974, с. 340]. У поляков покойнику, в котором подозревали вампира, при похоронах завязывали {84} платком глаза, чтобы лишить его возможности вредить живым после смерти [Seweryn 1956, s. 532].
На вербальном уровне мотив завязывания опасности встречается в восточнославянских и южнославянских заговорах. В частности, белорусском заговоре на охрану скота: «Святый хвабрый Ягорай… позавязуй своим шовковым шнуром их (волков. — Е.Л.) войстрыя пики» (гом. [Романов 5, с. 46]), в украинском заговоре на выгон скота: «Зав’яжи їм (лиходеям. — Е.Л.), Господи, рот на весь год білими хустами…» (укр. [Воропай 1, с. 71]). У южных славян этот мотив встречается в заговорах от моры: «Свети Никола, који по мору бродар, свежи мори моћи, а лопову руке, свежи вукову зубе, да вук не уједе, да лопов не украде, да мора не удави, да ми штогод не науди…» [Св. Никола, мореплаватель, свяжи море силу, а вору руки, свяжи волку зубы, чтобы волк не укусил, чтобы вор не украл, чтобы мора не удушила, чтобы что-либо не навредило…] (серб. [Раденковић 1982, с. 107]) или: «Земља ти [т.е. мору] је узда, Бог те проклео, свети Јован сапео…» [Земля тебя обуздала, Бог проклял, св. Иоанн связал…] (Босния [Ђорђевић 1938, с. 89]).
Кроме того, у южных славян этот мотив часто бывает выражен в форме ритуального диалога. Болгары в Родопах, чтобы предохранить потерявшихся овец от волков, завязывают на веревке узел. Завязавшего узел, спрашивают: «Какво вързваш, чубан?» [Что ты завязываешь, пастух?] — «Вързвам на дивече нугите». [Завязываю дикому зверю ноги]. Затем завязывается второй узел, и после аналогичного вопроса завязывающий отвечает: «Вързвам на дивеча устата» [Завязываю дикому зверю пасть]. Затем также «завязывают» зверю глаза, уши, нос, под конец следует вопрос: «Оти ги завързуваш?» [Зачем завязываешь?] — «Завързувам ги да не могат да надат твойте увчици» [Завязываю, чтобы они не могли найти твоих овечек] (болг. [Дечов 1905, с. 134]). Часто ритуал такого типа был приурочен к сакральной календарной дате, обычно к Сочельнику. В то время, когда в очаге горит бадняк, один из домочадцев остается около очага и раскачивает очажную цепь, а остальные из-за двери его спрашивают: «Шта то радиш?» [Что ты делаешь?]. — Он отвечает: «Завезујем [Завязываю]. — «Шта завезујеш?» [Что завязываешь?] — «Завезујем вуку уста!» [Завязываю волку пасть]. На это собеседник за дверью заключает: «Завежи, нек су му завезана намртво!» [Завяжи, пусть она будет завязана намертво!] Диалог произносится три раза и призван уберечь овец от волков (серб., Чачак [Толстой 1984, с. 39]). Символическое завязывание хищному зверю пасти в Сочельник могло относиться к тому времени, когда приготовляли печеницу — рождественского поросенка. В этот момент хозяйка собирала и связывала все {85} ложки и вилки, находящиеся в доме. Ее спрашивали: «Шта радиш?» [Что делаешь?]. Она отвечала: «Купим и вежем, да свежем јастребове, врање и друге тичурине, да преко године не хватају пилиће» [Собираю и связываю, чтобы завязать ястребов, ворон и других птиц, чтобы они в течение года не ловили цыплят] [Ђукановић 1934, с. 237]. Похожий ритуал мог быть приурочен к Михайлову дню (8/21.11), когда старшая женщина в семье связывала очажную цепь, а другая ее спрашивала: «Какво вързваш, бабо?» [Что связываешь, бабушка?]. На что первая отвечала: «Вързвам на дивеча устата да ги не отваря и краката, да не ходи» [Вяжу диким животным пасть, чтобы они ее не разевали, и ноги, чтобы не ходили] (болг. [Маринов 1914, с. 70]). Синонимичной формой связывания зубов носителю опасности является ритуальное действие, совершаемое хозяином в случае, если заблудившаяся в горах скотина не придет ночевать, — он вставлял ткацкие гребни один в другой, веря, что этим замыкает зубы волку [Ђорђевић 1, с. 213].