Способностью закалывать, укалывать опасность обладали не только сами колючие и острые предметы и растения, но и магические формулы с упоминанием о колючих растениях. Говоря о вампире, добавляли пожелание: «На путу му… глогово трне!» [Боярышник ему на дороге] (серб. [Потебня 1865, с. 307]). В день св. Иеремии (01.05) девушки, чтобы отогнать змей, обходили село с песней, в которой сообщалось, что все змеи убежали, а единственная оставшаяся «оба ока избола, на два трна глогова, на четире шипова» [оба глаза выколола о две колючки боярышника, о четыре шиповника] (серб. [СЕЗб 1948/58, с. 235]). Детям в качестве оберега от нечистой силы давали имена Трн и Трновица (серб.). {92}
11. Выворачивать носителю опасности глаза, челюсти и пр. Этот мотив представлен восточнославянскими заговорами. Ср., например, заговор на защиту скота от волков: «Назад вочы пазаварачала карачовым і лугавым, і палявым [волкам]» (бел. гом. [Замовы 1992, № 165]); «На Сияньски горы ходылы тры свинни, позадиралы воны хвосты… а за нимы хорты-хортэнята и мыши с мышенята, позаворачывала им рты и ртанята» [не совсем ясный текст, но тем не менее, понятно, что речь идет о ртах волков и мышей, оберегом от которых является этот заговор] (Ласицк пин. брест., ПА). Подобный мотив встречается в заговоре, предохраняющем полотно от злого глаза: хозяйка, садясь голым задом на край ткацкого станка, произносит: «Хто мои крёсна будя урача́ть, / Назад бу́дя о́чи завалача́ть. / И кто их урыкне́, / Дак бу́дя язы́к из рота выпира́ть» (Золотуха, калинк. гом., ПА). Чтобы ведьма не отнимала молоко у коровы, нужно вылить его в корни выворотня — дерева, вывернутого с корнем бурей, со словами: «Чтоб твою корову так же выкорчило» (Турья Поляна перечин., зак., КА).
12. Выбивать, выламывать ноги, зубы носителю опасности. Мотив представлен в восточнославянских заговорах скота против волков, ведьм и колдунов: «Воўк, ваўчыца і вау’чаняты, вашы ногі павыламаты, вашы зубы пазамыкаты…» (бел. [Замовы 1992, № 143]). В уже упоминавшемся ритуале первого выгона скота в районе Ковеля был следующий эпизод: старший пастух провозглашал: «Гылывня жну [загоняю, забиваю] у зубы!» В этот момент подпасок кидал тлеющую головню в поле [Воропай 1, с. 74]. Ср. полесские короткие формулы от сглаза типа: «Камень тоби ў зубы…» (Пирки браг. гом., ПА); «Дэркач у зубы!» (Ровбицк пружан. брест., ПА); «Солы тэбе в очы, а ка́мни в гру́ды, шоб вы́било зу́би!» — говорят, чтобы посторонний не испортил работу (Забужье любомл. волын., ПА).
Этот мотив реализуется также в приговорах. Ср., в частности, приговор против мышей, произносимый при закладке снопов на хранение. Один из снопов клали отдельно от других и, имея в виду мышей, говорили: «До жи́та поло́мнэш зу́бы» (Одрижин Иванов, брест., ПА). В Предкарпатье в Сочельник хозяин звал волка на рождественский ужин, после чего отворял окно, бросал в него камень и говорил, обращаясь к волку: «На ти… камінище в пащечгаце [в скулы]!» (Мшанец старосамб. льв. [Зубрицкий 1909, с. 53]).
В семантически близкой форме этот мотив реализуется в сербском ритуальном диалоге, который произносится в Сочельник после ужина. Кто-либо из домашних толчет пестом в ступе. Хозяйка его спрашивает: «Шта то тучеш?» [Что ты бьешь?]. Тот, кто бьет, отвечает: «Тучем птицама ноге, канџе, кљунове и крила» [Бью птицам ноги, когти, клювы и крылья] [Петровић 1948, с. 227]. {93}
13. Обжигать, опаливать опасность. Апотропеические действия в сочетании с вербальным текстом, имеющие символику запекания, опахивапия, обжигания опасности, могут быть связаны с применением вертела (в данном случае переосмысливается чисто прагматическая функция вертела — служить орудием для запекания пищи). У южных славян этот мотив выражен ритуальным диалогом. В Хорватии на масленицу принято жарить что-либо на вертеле и спрашивать того, кто жарит: «Что печешь?» Тот отвечает: «Голову кроту, чтобы не копал грядки», после чего вертел втыкают в огород, защищая его от кротов (Пригорье [Rožić 1907, s. 105]). Ритуальный диалог с подобной семантикой может иметь иные варианты. Например, в Южной Шумадии утром на Рождество девушка, возвращаясь с водой от колодца, отламывает веточки вербы с почками и несет их домой. Дома с веточкой вербы она направляется к очагу, а хозяйка ее спрашивает: «Шта то радиш?» На что девушка отвечает: «Пожарујем ногте лисици и кртици, врапцу и копцу, свраки и чавки, орлу и вуку» [Что ты делаешь? — Опаляю когти лисицы и крота, сороки и галки, орла и волка] [Петровић 1948, с. 228]. У сербов в районе Чачака ритуальный диалог с мотивом запекания опасности имеет следующий вариант: до восхода солнца на Рождество хозяйка закалывает курицу, отрезает ей обе ножки и опаляет их на огне. Снаружи дома кто-нибудь из мужчин ее сгірашивает: «Шта то печеш?» [Что ты печешь?]. Она отвечает: «Печем орлу ноге, нокте, кљун» [Пеку орлу ноги, когти, клюв]. Мужчина заключает: «Пеци, пеци, нигде га не било!» [Пеки, пеки, чтобы его вовсе не было!]. Это делается для того, чтобы хищные птицы не нападали на домашнюю птицу [Толстой 1984, с. 39]. Известен еще один ритуальный диалог с этой же семантикой, также имевший место на Рождество. Приготовив рождественский пирог чесницу и поставив его на горячие угли очага, хозяйка отрезала ножки заколотого накануне петуха, клала их у огня к чеснице, положив рядом с каждой ножкой по три камешка. В это время кто-либо из домашних, выходя из обращенной на запад двери, спрашивал ее: «Шта то радиш?» [Что ты делаешь?]. Хозяйка отвечала: «Прљим свраке и јастребове» [Смолю сорок и ястребов]. — «Прљи, прљи у камен удариле» [Смоли, смоли, пусть они убьются на камне!] — «И ја то желим!» [И я того хочу!], — заключает хозяйка [Толстой 1984, с. 38].