На вербальном уровне мотив затаптывания опасности встречается довольно редко и, как правило, в совокупности с другими способами ритуального уничтожения. Ср. приговор при приглашении мороза на рождественскую кутью: «А ў Петроўку не йди, бо плугом прыгором, бороною приволо́чым, плу́гою пры́бьем, нога́ми прито́пчем» (Копачи черноб. киев., ПА), а также заговор на первый выгон скота в поле: «Иде́т кароўка ў по́ле, / Стре́нет зме́ю зуба́тую. / Ты её не бо́ўся, ро́жками покали́, / Но́жками потапчи́, хво́стиком помани́, / И весь удо́й сваей хазя́йце неси́» (Золотуха калинк. гом., ПА). {99}
3. Опасность можно исколоть, заколоть, проткнуть. Так, в день св. Димитрия (27.10/9.11) делают деревянные колья и ими колют во все дыры в амбарах, в доме, в хозяйственных постройках или затыкают их в землю, чтобы в доме не было мышей (серб. Леск. Морава [Ђорђевић 1958, с. 394]). Крестьяне в словацких Татрах при приближении градовой тучи поднимали вверх вилы и тыкали ими вверх в направлении тучи, а женщины «кололи» тучу иголками [Olejník 1978, s. 141]. Сюда же относится повсеместно известный обычай протыкать, пробивать могилу умершего, чтобы помешать ему стать вампиром. Южные славяне для этой цели используют боярышниковый кол, восточные и западные — осиновый.
На вербальном уровне мотив закалывания опасности встречается в заговорах: «…сидят Петр и Павел… призоршчика и уротчика и всякого злого человека бьет и колет в нутро и в печень, и в кости, и в жилы, во всякие недобрые мысли…» (фрагмент свадебного заговора, с.-рус. [Бурцев 2, с. 22]). Ср. также белорусский заговор против ведьмы: «І едзець па калінавьім масту святы Ягоры з кап’ём, войстрым мячом… буду цябе… кап’ём прабіваць, тваю кроў разліваць…» (бел. мин. [Замовы 1992, № 105]). В заговоре, который произносят при обезвреживании залома, присутствует тот же мотив: «Матерь Божая, ходи ко мене на помоч, святою ризою беззаконного Юду (або Юдиху), месячного ведьмача, або ведьму, вырвать и в ростане однести, осиновым колом пробить» (новгор.-сев. черниг. [Ефименко 1874, с. 41]).
Опасность можно пронзить, нанизав ее на вертел, проколов или пробив насквозь, что отражено в южнославянских приговорах. Сербы, нанизывая яичные скорлупки на вертел, говорят при этом: «Ja не набодох љуску од јаја, већ набодох вјештицу!» [Я не наколол скорлупу от яйца, но наколол вештицу!]. А затыкая этот вертел над дверями дома, произносят: «Како су ове љуске на шиљак набодене, онако се вјештице на шиљак набоде када мојој купи пошле!» [Как эти скорлупки на острие нанизаны, так вештицы на острие наколятся, когда к моему дому придут!] [Ђорђевић 1953а, с. 39-40].
У южных славян мотив закалывания опасности реализуется также в ритуальном диалоге. В Болгарии в Филиппов день (27/14.11) или в праздник, называемый Мартинци (11-13.11), совершались ритуальные действия для того, чтобы предохранить домашнюю птицу от куриной болезни мратии́няка, которая вызывает мор птицы. Для этого закалывают самого большого цыпленка или курицу, при этом один замахивается ножом, закалывая птицу, а другой спрашивает: «Какво кольеш?» [Что колешь?]. Первый участник обряда отвечает: «Колем мратиняк» [Колю мратиняк]. В это время отсекают цыпленку голову, говоря: «Не кольем ти ния, но те колье мрати́няк» [Колем тебя не мы, {100} но колет тебя мратиняк]. После чего цыпленка готовят и едят в качестве жертвы куриной болезни [Маринов 2, с. 90; Томов 1945, с. 126].
4. Съедать, проглатывать опасность. Для того чтобы символически уничтожить начинающийся град, необходимо было съесть первые упавшие на землю градины. Этот обычай практиковался как в Полесье, так и на Балканах [Толстые 1981, с. 53; Тројановић 1911, с. 143; Филиповић 1972, с. 221]. В Боснии для этой же цели первые градины давали съесть первому ребенку в семье [Ђорђевић 1, с. 97]. Близким по семантике является способ растапливания первой градины под языком [там же].
На вербальном уровне мотив поедания опасности у восточных славян чаще всего встречается в заговорах. Ср., например, фрагмент заговора коровы от сглаза, произносимого сразу после отела: «…под дубовой колодой есть рыба-щука, лоб лощеный, зубы железны, губы медны, и ест-поедает, и жрет-пожирает с черных бровей всяку шушеру…» (арх. [Учебные 1992, с. 50]).
Семантика съедания опасности встречается ив приговорах, в частности, в приговоре при первом выгоне скота, во время которого хозяин, обращаясь к корове, произносит: «Коб тэбэ вихор ны зъив, коб ты вихор зъила!» (Парохонск пинск. брест., ПА). В Сербии для отвращения градовой тучи поднимали люльку с младенцем, махали ею в сторону градовой тучи и говорили, что это дитя «мајку за сису ујело, о младин месец појело, и тебе, ће, облаче!» [мать за грудь укусило, молодой месяц съело и тебя съест, туча!] [Толстые 1981, с. 73]. У русских, войдя в чужой дом, где могут навредить, следовало взяться за дверную скобу и сказать или подумать: «Я волк, ты — овца, съем я тебя, проглочу я тебя, бойся меня!» [Авдеева 1842, с. 139].