Моча также использовалась как отгонное средство. В Полесье полагали, что мать должна умыть ребенка своей мочой, чтобы защитить его от сглаза (В. Жары, браг. гом., ПА). У польских гуралей существовало поверье, что если на Рождество после прихода из костела, кто-нибудь помочится, то эта моча обладает охранительными свойствами — ее берегли и окропляли скот при первом выгоне на пастбище для отвращения сглаза [МААЕ 1896/1, s. 387]. Реже использовали как отгонное средство женские месячные выделения — чтобы корову не мучил домовик, в хлеву вывешивали вывернутую наизнанку женскую рубашку со следами месячных выделений (Кочище ельск. гом., ПА).
На акциональном уровне акт испражнения использовали для того, чтобы отогнать или уничтожить опасность. Чтобы нечистый не мучил {122} скотину, нужно справить нужду в каждом углу двора (з.-полес., ПА), чтобы ее не мучил домовик, сын хозяина должен был три раза помочиться на нее (Жаховичи мозыр. гом., ПА). Чтобы прекратить появление в доме ходячего покойника, нужно в течение трех раз звать его по имени, отправляя естественную надобность (в.-полес., ПА). На Вознесение или Юрьев день хозяин справлял большую нужду на своем поле, чтобы уберечь его от порчи (болг. [Арнаудов 1943, с. 95]).
На вербальном уровне часто акт испражнения сопровождался приговорами, которые декларировали ритуальный характер происходящего. У сербов на Юрьев день хозяин обходил загон со скотом и, совершив полный круг, справлял большую нужду и говорил: «Ако има ко шта да обере, да обере говно» [Если кто-то хочет отобрать, пусть отберет г…] — считалось, что после этого никто не сможет отобрать у скота молоко [ГЕМБ 1974/37, с. 219]. У болгар в этот же день хозяин мочился в хлеву и говорил: «Конто иска да ми обере млекото, да ми обере смердо» [Кто хочет отобрать молоко, пусть отберет смрад] [Томов 1945, с. 25]. Для отгона моры нужно набрать сорок различных фруктов и каждый день, справляя большую нужду, съедать по одному фрукту, произнося при этом: «Ја једем (име воћке), а мора да изеде г…а» [Я ем (название плода), а мора пусть съест г…] [Ђорђевић 1958, с. 567].
Оберегами служили также словесные формулы, в которых упоминались кал и моча, часто сопровождавшие соответствующие действия. Для отгона ведьм от коровы говорили: «Чинарице г… у ведрици, а мени сир, кајмак» [Ведьме г… в ведро, а мне сыр и каймак] (серб. [Мијатовић 1907, с. 133]). Если кто-то слишком пристально рассматривал ребенка или животное, чем мог его сглазить, чтобы предотвратить сглаз, следовало сказать: «Онако је и јуче било, ето ти балега на носу!» [Такой есть и вчера был, вот тебе навоз на носу!] [Ђорђевић 1938, с. 163]. Чтобы согнать водяного с плотины, следовало сказать: «Šiwińskie g… chyb do wody» [Свинячье г… брысь в воду] (пол. [Wista 1898/1, s. 186]). При встрече с вихрем его называли: «Šiwińskie gówno!» (пол. [Nadmorski 1892, s. 130]), иногда так называют дьявола, находящегося в вихре (пол. [Wisia 1894/4, s. 723]). Чтобы предохранить корову от порчи накануне Ивана Купала или Юрьева дня, ее намазывали калом (з.-укр., серб., болг.) и произносили формулу типа: «Нэ мащу́ коро́ві ма́ну та вiмја, а мащу́ чародіўныцям зу́бы і о́чи» [Не мажу корове манну и вымя, а мажу колдуньям зубы и глаза] (Головы верхов, ив.-фр., КА). Черепаху намазывали калом и подбрасывали в дом колдуна со словами: «Како ти що смърдишъ, така и неговата благина да му смърди» [Как ты смердишь, так пусть смердит ему еда] (болг. [Томов 1945, с. 25]). Чтобы у коровы ведьмы не могли отобрать молоко, один из первых удоев хозяйка выливала в туалет со словами: «Хто {123} нэ годэн у ріт цэ узэ́ти, абы нэхто нэ го́дэн коро́ву зчэрэдува́ты» [Кто не может это взять в рот, так никто не может корову испортить] (Головы верхов. ив.-фр., КА). У гуцулов вечером накануне дня св. Андрея (30.11/13.12) хозяин брал девять углей от костра, разведенного на вербовых ветках, освященных в течение девяти Вербных воскресений, девять зубочков чеснока и девять кусков коровьего навоза, толок все это вместе, разводил водой и затем этой смесью опрыскивал стены помещений для скота, говоря при этом: «Йик цесе є бридке і до цего нïхто не може сї навернути, так аби ніхто до цеї худоби не навертав сї» [Как это противное и к нему никто не может подойти, так бы до этого скота никто не мог бы подойти] [Шухевич 4, с. 269], а накануне дня Ивана Купалы хозяйка мазала корове вымя, хребет и лоб диким чесноком и свиным калом и говорила: «Йик ты, відьмо, ни маєшь моци і путериї брати в рот цего лайна і чіснику, так абис не мала моци і путериї від моєї корови відобрати манну» [Как ты, ведьма, не имеешь силы и мощи брать в рот этот кал и чеснок, так бы у тебя не было бы силы и мощи у моей коровы отобрать манну] [там же, с. 259].