В Полесье, чтобы предохранить себя от сглаза, предписывалось промывать глаза мочой (Хоромск стол. брест., ПА). У хорватов, купив новых волов, хозяин должен был на этом же месте окропить их собственной мочой, чтобы их никто не сглазил [Ђорђевић 1938, с. 157]. {177}
В качестве средства, сообщающего человеку или животному непривлекательные для опасности качества, часто используется плевок, которым смазывают того, кого хотят защитить. У лужичан мать, желая охранить ребенка от сглаза, сплевывала на свою полу и три раза проводила ею по лбу ребенка [Ђорђевић 1938, с. 155]. Чтобы ребенка предохранить от сглаза, перед кормлением грудью мать сплевывала себе на ладонь и растирала по горлу, лбу и около рта ребенка, в южной Сербии для этой же цели мать своим плевком смазывала глаза ребенку или плевала ему в рот [Ђорђевић 1938, с. 156], в западном Полесье от сглаза ребенку плевали в глаза (Ветлы любешов. волын., ПА). У словаков человек, придя первый раз посмотреть на новорожденного, чтобы его не сглазить, должен был поплевать на него [Vaclavík 1943, s. 23]; чехи и словаки считали, что нужно поплевать на скотину, чтобы ее никто не сглазил [Húsek 1932, s. 271], обычно это делали в отношении молодняка (словац. [Pajek 1884, s. 152]). Часто в таких случаях плевок сопровождался отгонными или запретительными формулами. Например, у сербов, чтобы не сглазить ребенка, на него трижды плевали и говорили: «Мачке те по…» [Кошки тебя обоср…] (Косово поле [Дебељковић1907,с. 177]).
На вербальном уровне этот мотив проявляется в способах называния ребенка или животного, чтобы предохранить его от сглаза. Эта семантика находит свое воплощение в русской практике, восходящей к древнерусской традиции нарекать детей именами-апотропеями, имеющими пейоративный оттенок типа Немил, Нехорош, Дурак и пр. [Журавлев 1994, с. 37]. Ср. соответствующий сербский обычай при виде маленького ребенка, чтобы не сглазить его, сказать «Гад!» или «Циганче!» и три раза сплюнуть [Ђорђевић 1938, с. 156, 161]; в Герцеговине, когда видели ребенка первый раз, говорили: «А то ли је онај мали ружнов?» [Тот ли это маленький уродец?] [там же, с. 161]. Приласкав ребенка, чтобы не сглазить его, следовало сказать: «Пфуј, гаду мали!» [Тьфу, маленький гад!] [там же, с. 162]. Сербы, говоря о ребенке или детеныше животного, называли их пейоративными именами типа: «бијесна момка, нагрђене ђевојке, наопака ђетета, кршна коња, ојађела ждребета» [бешеная девушка, гадкая девочка, скверный ребенок, разбитый конь, печальный жеребенок] [Ђорђевић 1938, с. 162]; так же поступали и поляки, чтобы не сглазить маленького ребенка, о нем говорили: «А со za brzydal, со za paskudny!» [Что за урод, что за паскудный!] [Dworakowski 1935, s. 51]. Подобный прием против сглаза широко известен и в Полесье: «У нас не ка́жуть, шо хоро́шэньке, — „Тьфу, яке́ пога́на дитя́!"» (Тхорин овруч. жит., ПА) или: «Трэба казать: „Ох, яке́ нэ га́рнэ, ох, якэ́ нэ го́днэ, якэ́ гадкэ́ ва́шэ дытя́‟» (Чудель сарн. ров., ПА). {178}
Часто в вербальных формулах декларируется, что человек или животное покрыты нечистотами, а поэтому не представляют интереса для опасности. Когда родится теленок, все семейство идет в хлев и при виде теленка каждый говорит: «Тьфу, тьфу, куры умарали!» и в заключение плюет — после этого теленок не будет бояться сглаза (бел. [Крачковский 1874, с. 205]). При встрече с вихрем, чтобы он не навредил человеку, кричат: «Посерен съм, намочен съм» [Я обосран и обмочен] (болг. [Георгиева 1983, с. 178]) или: «Гадни сме, усрани сме, помочали сме» [Обгажены, обосраны и обмочены] [там же] или: «Тьфу, але, посе́ре ми се, помо́ча ми се» [Тьфу, алы, я обосран и обмочен] (вост. Сербия [Плотникова 1997, с. 272]).
5. Ритуальное очищение охраняемого пространства также является способом его апотропеизации. Среди свойств, делающих человека или охраняемое пространство недоступным для влияния опасности, является ритуальная чистота. Поэтому действия, обладающие семантикой очищения, могут входить в круг оберегов, хотя эта семантика чаще присуща и текстам с реабилитационной функцией (когда нужно удалить за пределы своего пространства уже имеющуюся опасность — болезнь, нечистую силу, вредных насекомых и пр.). Однако часть текстов с этой семантикой способны приобретать апотропеическую функцию, когда они предваряют наступление опасности. Использование очищения в качестве апотропеического средства основано на представлении о том, что ритуально чистый человек или какой-либо другой объект не доступен силам зла. Очищение включает в себя действия, связанные с обметанием дома и двора, удалением за пределы своего пространства и сжигания мусора, грязи, старой соломы, побелки стен, печи и пр. Эти обрядовые действия чаще всего приурочены к весенним календарным ритуалам (у восточных славян — к Благовещению или Страстному четвергу) и имеют целью предохранить дом от болезней, змей, насекомых, грызунов на весь последующий сезон. В Полесье очищение дома от болезней, насекомых и гадов, совершавшееся в весенний период, часто сопровождалось созданием магического круга вокруг своего пространства (см. Окружение), поскольку обметалось пространство вокруг дома: «У Чысты чатве́р до со́нця ра́ненько она́ го́ла мяте́, вакру́г ха́ты абметаюць. Каб жаб и ўселя́ких насяко́мых нэ було́, ў хаты и кали́ ха́ты. Коб чы́сто було́» (Жаховичи мозыр. гом., ПА); «[В Чистый четверг] ўстаюць утром, ха́ту пудметтуць, путом на ўу́лице, паобмете пру́ци со́нца тую хату, а мо быць, хто й сарай тэж пуубмете, та ўсё говори́ць про́ти змеи, шчоб ў дум не уполза́ла. Шчоб чысто бы́ло ў ха́це, шчоб не было за́еди» (Стодоличи лельч. гом., ПА). Иногда очистительные обряды в Полесье были приурочены к Воздвижению, когда, якобы, «сдвигается» земля и все хтонические существа уходят под {179} землю: «На Здви́женье абмета́юць двор до сонца, шоб ужа́ки не шли» (Барбаров мозыр. гом., ПА). В северной Болгарии ритуальное очищение домашнего пространства и особенно места вокруг очага для предохранения себя от болезней и прочих напастей происходило накануне Ивана Купалы [Дражева 1973, с. 116-117], а у сербов — в Юрьев день [Тановић 1927, с. 64].