лет...
Вторые сутки пропахивали они сектор за сектором море, - строго по указанию из Москвы, - но ничего не могли обнаружить: ни плывущего Майгатова, ни трупа, ни хоть какой-то тряпицы с его одежды. Попадающийся на волне мусор - стоило его только зацепить багром - заставлял сразу же швырнуть его обратно. Встреченные по пути суда на запрос отвечали однообразно: нет, ничего не видели. Вот был человек и исчез, бесследно растворился в жарком синем воздухе.
Майгатов сразу понравился Абунину. Не только внешне - крепкий, высокий, с усищами, о которых Абунин тайно мечтал, но которые никогда не могли появиться на его верхней, тронутой легким белесым пухом губе - но и тем, что не входил ни в одну из самых распространенных категорий флотских офицеров: он не был ни "волевиком" - эдаким человеком-глоткой, - ни "балластом" - абсолютно охладевшим к службе и тянущим ее лишь как бурлак лямку, до ближайшей пенсии. Майгатов был нормальным человеком, и, когда все моряки узнали о его желании уйти с флота, то зауважали его еще сильнее. Ведь уходили до него десятками, а в последние год-два так вообще косяком потянулись на гражданку лейтенанты и старлеи, кап-леи и кап-три, но те в большинстве своем сбегали в банки и СП, на биржи, а то и вообще за "бугор", а Майгатов уходил в никуда, уходил в знак протеста от того, что сделали с флотом, который таял, как масло на солнце, и уже, собственно говоря, и флотом-то вряд ли мог считаться. Флот должен плавать, а не стоять на мертвом якоре у заплесневелых от водорослей причалов.
А салажонок махал и махал шваброй, стараясь при каждом броске "русалки" вперед оставить голову в тени, отбрасываемой ходовой рубкой. В далеком мареве размытыми цветными пятнами перемещались суда. Одни - на север, к Суэцу, вторые - на юг, к Баб-эль-Мандебу. А вон справа - нечто бесплотное, как клочок снега на синем льду. Только лед уж очень горячий...
- Справа тридцать - цель! - доложил в ходовую. - Идет на нас.
На крыле мостика показалась рыжая шевелюра Анфимова.
- Вижу. Никак, те же?
- Так точно, товарищ командир! - весело выпалил Абунин. Во вскинутых к глазам окулярах бинокля крупно вспухала, шла навстречу "Альбатросу" белоснежная итальянская яхта. - Они самые.
- За стаканами, небось, прутся! - гаркнул из рубки Бурыга. - Придется тебе, Анфимыч, отдать им весь запас из кают-компании. Только мой стакан не трогай. Я из алюминиевых кружек давно отвык пить.
- Шляются, заразы! - раздраженно мотнул головой Анфимов. - Некуда им, что ли, свои миллионы тратить? Лучше б голодным неграм отдали. Обязательно надо с шлюхами по морю кататься!
- Не-е, Анфимыч! Не понимаешь ты того кайфа. Такую девочку да на яхте, да на открытом воздушке... Ты как думаешь: она снова голая будет или это они для первого раза пофорсили?
- Кап-питалисты! Ненавижу!
- Ну чего: спорим?
- Что?
- Я говорю: давай спорить. Мое мнение: она снова голая будет. А ты как?
- Я пойду вниз. Чего им опять нужно?
Абунин послушал гулкие шаги Анфимова по качающейся рыбине и снова окунул глаза в бинокль. Яхта уже подошла близко, и был виден хозяин-итальянец в своем чудовищном кепи и теперь, кажется, в майке и брюках, кто-то еще в рубке, но блики на стеклах мешали разглядеть лицо. Описав циркуляцию, яхта поравнялась с "Альбатросом", еле ползущим на пяти узлах, и плавно стала подвигаться ближе.
Анфимов и несколько моряков, свободных от вахты, подошли к борту у торпедных аппаратов. Когда дистанция между бортами сократилась до двух-трех метров, Анфимов крикнул:"Прошу отойти на безопасное расстояние! В противном случае..."
Он не договорил. Сверху, с великолепной точки обзора, Абунин заметил сидящего на корточках за бортиком рубки грузного мужчину с автоматом у груди и резко, без вздоха, вонзил в воздух, наполненный шумом винтов яхты, высокий горловой крик:
- Тр-ревога! Спасайтесь, товарищ ко...
И тоже не договорил. Снизу ударила автоматная очередь. Что-то перехватило горло, рот жадно попытался схватить горячего, еще недавно такого противного воздуха, но тут сзади словно свалили на него стальную плиту, и Абунин тихо, беззвучно упал ничком на теплые, пахнущие сосной рыбины.
Палуба яхты мгновенно наполнилась людьми в масках. Три багра почти одновременно вцепились в стальные леера "Альбатроса" и по-абордажному притянули более легкую яхту к кораблю.
- Вах-цер! Боевая тревога! - бросил вверх, в рубку, крик Анфимов и тут же отлетел, впечатался спиной в борт надстройки.
Ему в грудь смотрел ствол автомата.
Нечто огромное, больше похожее на йети, снежного человека, чем на человека вообще, по-слоновьи грузно перелетело через леера "Альбатроса", в два гигантских прыжка оказалось у кормовой артбашни и начало легко, как пушинки, швырять на борт яхты пятидесятикилограммовые мешки.
В вонючем, забитом выхлопными газами яхты воздухе клекнул, забился звонком сигнал боевой тревоги.
- Быстрее, Сосо! - заорала маска, держащая на прицеле Анфимова, и тут же гаркнула ему в лицо: - Где остальные мешки?
Анфимова поразило скорее не то, что у этого шкафа в черной, с прорезями для глаз, маске был автомат, а то, что он говорил по-русски и, кажется, говорил настолько чисто, природно, что не мог быть никем иным, кроме как русским.
- Что ж ты, падла, делаешь? - бросился на него Анфимов.
Маска с полуразворота врезала ему по лицу прикладом, и Анфимов, беззвучно падая, еле успел зацепиться рукой за грибок вентиляции и не коснуться палубы подкосившимися коленками.
- Где остальные мешки?! - оглушила маска теперь уже стоявшего рядом с Анфимовым длинного, рыжеволосого моряка.
- А бильш нэ було, товарыш пират, - до того простодушно ответил моряк, что вскипевшая ярость бросила маску к новому замаху автоматом, но тут хлопнул сверху одиночный выстрел, и отразившая пулю полая труба торпедного аппарата пропела утробную воющую песню.
Маску резко, словно кто дернул за невидимую ниточку, привязанную к нему сзади, перебросило на борт яхты.
- Уходим, Сосо! - крикнула она в корму.
Но гигант, кажется, не услышал. Он швырял и швырял мешки с конвейерной монотонностью.
- А-а, сволочи-и-и-и! - взбадривая себя криком, наконец-то перещелкнул предохранитель автомата с одиночного на очередь Бурыга, упер в середину живота, тут же мягко раздвинувшегося подушкой, приклад и, прижавшись спиной к раскаленной стали ходовой рубки, махнул веером пуль по юту.
Гигант отдернул ужаленную руку от мешка, сорвал не раненой лапищей маску с лица и зарычал медведем: от боли и злобы одновременно.
- Назад, Сосо! - крикнул кто-то из стоящих на яхте с автоматом наперевес и уже хотел дать очередь по Бурыге, но за бортом, у носа вдруг вздыбился султан взрыва, хлестанул водой и сбитый ею итальянец дико, пронзительно, словно поросенок под ножом, заверещал.
Все тот же невидимый человек в глубине трюмов яхты переложил руль, добавил оборотов, и ее белоснежный, такой красивый борт поплыл в сторону. Гигант оттолкнулся от юта "Альбатроса", но успел ухватиться лишь за самый угол кормы.
- Па-ма-ги-тэ! - прохрипел он стоящим у борта яхты фигурам с торчащими, как палки, стволами автоматов, но те даже не дернулись.
Бурыга сыпанул вторым свинцовым веером, и пули легли пунктирной линией поперек спины гиганта. И тот сразу перестал быть сильным. Он разжал руки, и белая пена буруна из-под винтов яхты покрыла его.
Фигурки с автоматами горохом ссыпались вниз, в трюм. Яхта безжизненным летучим голландцем понеслась в сторону берега.
Мокрый палец Бурыги еще раз нажал на спусковой крючок. Пули бесследно канули в синеве. То ли все-таки подпортили беленький борт и рубку яхты, то ли нырнули в море.
Кто-то в истерике крутнул правую установку РБУ*, наставил на удаляющихся пиратов пустые стволы.
Анфимов рукой стер со скулы свежую кровь и - вместе с ней оцепенение. Ноги бросили его по трапу наверх. Огненно-красный лицом, которое наконец-то слилось в единое целое с шапкой волос, Перепаденко кинул вслед за ним свою сухую, горбящуюся фигуру. Когда взлетели на сигнальный мостик, там уже стоял усмиряющий одышку Бурыга.