Эти события отвлекли нас от Поповой пашни и даже от походов к Трем ключикам.
Во время одного митинга на бочку взобрался бывший матрос Михайло Зотов, приходившийся дядей Левому Боку, и выкрикнул:
— А сейчас, граждане, слово скажет прибывший от окружного комитета Российской социал-демократической рабочей партии большевиков товарищ Кириллов.
Все захлопали в ладоши. Зотов спрыгнул с бочки, а на его место поднялся знакомый нам Человек. На нем были все та же синяя косоворотка и черные брюки, заправленные в высокие сапоги.
По младости лет я не понимал, о чем говорил он. Но люди слушали его жадно, ненасытно, как пьют ключевую воду в жаркий день после тяжелой работы. Кто-то крикнул: «Долой!», но отец Леньки сердито погрозил крикуну кулаком:
— Дурак, чего орешь, это же наш дорогой человек. С самим Лениным разговаривал. А ты орешь, как базарный дурень…
Мне запомнились только последние, заключительные слова Человека:
— Движение к пролетарской социалистической революции началось. Оно захватывает массы рабочих, крестьян и солдат. Остановить это движение невозможно, как невозможно остановить вечное движение живых родников!
— Верно! — густым басом выкрикнул Зотов. — Правильно!..
И все снова захлопали в ладоши.
2. Елка в Доме коммуны
Теперь в этом двухэтажном здании с колоннами разместился детский сад прядильной фабрики. Но старые жители рабочего городка по привычке все еще называют его Домом коммуны.
Фасадом он выходит на городскую площадь. За ним поднялись могучие липы городского сада. Летними вечерами в саду играет духовой оркестр. Это излюбленное место общественного гулянья. Дому больше ста лет. До революции в нем жил управляющий прядильной фабрикой и небольшим стекольным заводом, которые принадлежали графу Игнатьеву. Сам граф постоянно жил в Петрограде, а в нашем городке всем распоряжался управляющий. Но дом назывался господским.
Летом 1917 года управляющий поспешно выбыл к хозяину и уже не вернулся, а осенью в господском доме утвердился Совет рабочих и солдатских депутатов во главе с большевиком Зотовым.
В Совдепе всегда было людно и шумно. Пахло махоркой, машинным маслом и пропотевшим сукном солдатских шинелей. Кабинет председателя находился в зале на втором этаже. Широкоплечий, коренастый Зотов, в матросском бушлате, с маузером у пояса, сидел за большим канцелярским столом. Впрочем, застать его в кабинете можно было лишь вечером. Днями он пропадал то на фабрике, то на стекольном заводе, то в паровозном депо. В кабинете же дежурила письмоводительница Совдепа худенькая, вечно дымящая папиросой Татьяна Матвеевна Велихова.
В августе 1918 года Зотов погиб при ликвидации кулацкого контрреволюционного мятежа, вспыхнувшего в соседней волости. Председателем Совдепа вместо него стал пожилой, угрюмоватый на вид шлихтовальщик Никифор Гусев. В отличие от шумного Зотова Гусев был скуп на слово, говорил неторопливо, раздумчиво. Прежде выслушает всех, изредка кивая большой, лысеющей головой, потом снимет очки в железной оправе, откашляется, проведет жесткой ладонью по столу, будто расправляя бумагу, и скажет:
— Значится, так…
Выложив коротко, что думает и как должно быть, переспросит:
— Так, значится?
И, если возражений не последует, обращается к Велиховой:
— Значится, Татьяна Матвеевна, пиши…
Чаще других с Гусевым схватывались военный комиссар Бережков и женская делегатка от прядильной Пелагея Ягодкина, которую весь поселок называл не иначе, как Поля Ягодка. Бережков обычно требовал категорических и жестких решений, а Поля Ягодка, обращаясь к председателю, упрекала:
— Ты что все молчишь? Ты бы с женщинами митинг провел, речь сказал бы, женщины от слов мягче становятся.
Но обычно с предложениями Гусева соглашались единогласно.
Осень в том году пришла холодная и голодная. Хлебный паек рабочим срезали до четверти фунта на день. Детям выдавали всего осьмушку. Фабрика работала с перебоями из-за отсутствия хлопка. Подвезти его было неоткуда. Юг был охвачен гражданской войной. Стекольный заводишко находился не в лучшем положении. Его печам не хватало топлива. Летом на заготовку дров выезжали рабочие дружины, и дрова были заготовлены, но вывезти из лесу их было не на чем. Конный двор пришел в полный упадок. Осталось три лошади для наиважнейших нужд. Остальные пошли на мясо…