В борьбе за свои воображаемые права параноик часто проявляет большую находчивость. Он умело отыскивает себе сторонников, убеждает всех в своей правоте, бескорыстии, справедливости...
«Ну точно, — подумала Светлана, вспомнив «выходы в свет» и поведение Максима. — Убеждать он умеет...» Впрочем, данная мысль показалась ей неискренней, вероятно, таким вот образом она сама хочет как-то оправдать свое поведение. Меня, мол, убедили, я и поверила! Худо ведь, объективно относясь к себе самой, понимать, что никто тебя, дорогая моя, в кой- ку-то «за ухи» не тянул, сама пошла. А про Макса — верно. Вот и дальше...
Группу психопатов заторможенного типа представляют прежде всего шизоидные, отличающиеся агрессивностью. Это холодные энергичные натуры, способные иногда к чрезвычайной жестокости не из стремления к причинению мучений, а из безразличия к чужому страданию. У шизоидов агрессия не вязнет в мазохистском болоте. Она попросту разрушается. Когда она вздымается, возникает ощущение всемогущества, поскольку оно не подвергается проверке реальностью. При шизоидной психопатии сексуальное поведение отличается импульсивностью, нелепостью, становится плодом эротических переживаний и фантазий. Сексуальные правонарушения, совершенные больным шизоидной психопатией, часто включают элементы ритуальности, субъективного символизма, иногда отличаются изощренной жестокостью, истязаниями, приводящими к смерти жертвы...
«Господи, этого еще не хватало!» —едва не воскликнула Светлана и снова, как однажды, увидела перед собой, точнее, прямо над собой желтые и страшные глаза Максима — теперь она осознала, — с тонкой расчетливостью наблюдавшие за нею, распростертой на кровати. И чуть не завопила от страха.
Вечером она пересказала свои впечатления от прочитанного Виктору Михайловичу, удивляясь его невозмутимому, словно мудрому, спокойствию. А после небольшого, почти скромного ужина, то ли от ощущения одиночества, то ли для того, чтобы окончательно избавиться от страха, она оказалась в постели Нестерова и не пожалела об этом.
А утром он, в свою очередь, рассказал ей о том, какие шаги уже предпринял касательно ее желания перебраться в Москву, в Большой театр.
Бывает: как с утра настроение не задалось, и все тут! Хмурься не хмурься, а приходится терпеть самое себя. Нет хуже состояния. Это еще хорошо, что ее Виктор понимает. Просто подмигнет и промолчит: мол, образуется... С Вампиром бы такое не прошло. Он однажды в аналогичной ситуации криво этак поглядел на нее и вдруг сказал — вроде бы с усмешкой, несерьезно, но такое, отчего у, нее в буквальном смысле чуть матка не опустилась. «Что значит — настроение? Откуда оно у тебя может быть? Ты мне гляди, а то кликну сейчас пацанов, так они его вмиг тебе исправят... хором» И страшненько ухмыльнулся. Она тогда прямо вспыхнула: «А ведь может... вампир проклятый». Хорошо, что удержала свой язычок...
Потом она узнала: у Виктора Михайловича с Максом стрелка была. Неизвестно, о чем они там между собой договорились, к какому соглашению пришли, но Вампир от нее вроде бы отстал, а то ведь не раз уже слышала от посторонних его угрозы. Тогда же Виктор и приставил к ней своего телохранителя, а тот не отпускал ее одну ни на шаг, просто до смешного доходило... Ну а в Москве стало проще— здесь Макс ее больше не преследовал и не угрожал. Зато, когда переехали, стал отчего-то все чаще хмуриться Виктор. Он своими проблемами с ней обычно не делится, но она-то видит, что у него не все в порядке. Сперва думала: уж не из-за нее ли, но скоро сообразила-таки, что она, в сущности, и для Нестерова тоже нечто вроде забавной .игрушки, правда, на сей раз в руках не испорченного негодяя, стремящегося все неугодное себе поломать, чтоб другим не досталось, а человека, умеющего хотя бы ценить красивые вещи. И все-таки — вещь, а не одушевленная самостоятельная личность... А она разве не догадывалась, на что подписалась?.. Вот и помалкивай в тряпочку, нечего из себя оскорбленную невинность разыгрывать...
Конечно, Виктор ни в какое сравнение не идет с Максом, куда тому до дяди — можно сказать, во многих отношениях! Но пытающейся хотя бы выглядеть свободной Светлане, с ее богемным отношением к своей жизни, все больше не нравилось словно бы наигранное, а не искреннее, не врожденное отношение Виктора ко всему, что его окружало, включая даже личный распорядок дня. Напрашивалось невольное сравнение: будто в тюрьме, где каждый шаг регламентируется законом либо местным начальством. Поначалу сравнение показалось нелепым, слишком надуманным, но потом она вспомнила, что рассказывал ей Макс о своем дяде, и Светлана невольно задумалась. И прежде всего над своим будущим. Не вечно же ей «утешать» бывших уголовников, тем более что ни ей, ни уж, конечно, им не дано в точности предугадать даже не самое отдаленное собственное будущее. Естественно, что на фоне таких «крамольных», в сущности своей, мыслей Светлана раздражалась все чаще и чаще — и по поводу, и порой без всякого повода. Портила настроение себе, Виктору, что в конечном счете обратно на ее же голову и сваливалось, усугубляя капризы и доводя их едва ли не до конфликтов. Она понимала, что однажды Нестеров может вдруг плюнуть на все ее капризы, выгонит к чертовой матери — и хана тогда и Большому театру, и благополучию, и многому другому, что давно стало привычным в жизни. Понимать-то умом понимала, а все равно будто кто-то ее подталкивал под локоток, провоцировал... Характер, что ли, такой сволочной? Вроде нет. Тогда отчего же? Это ведь большое везение, что Виктор чаще всего относится к ее капризам именно как к капризам, и не более. Нет, надо, конечно, иметь совесть...
Вот так Светлана в какой-то уже бессчетный раз решила для себя, но тут же едва не взорвалась. Ну почему, черт его задери, нужно обязательно именно с утра, именно в воскресенье и именно ехать в проклятую, надоевшую хуже горькой редьки эту «Славянскую»?! Неужели в столице нет более подходящих мест для обязательного десятичасового завтрака?! Что там, медом ему намазано?! Ну если ты хочешь обязательно куда-то ехать, где-то «производить впечатление», то почему это необходимо делать исключительно в «Славянской»? Где каждый второй посетитель — в любое время дня или ночи — откровенный бандит, достаточно взглянуть на их морды, в их глаза, не говоря уж про их «прикид».
Виктор Михайлович, душевный настрой которого, по всей вероятности, был ничуть не лучше, чем у его дамы, будто разгадал ее мысли. Повернулся к ней, посмотрел с легкой усмешкой и сказал:
— Я в принципе не настаиваю сейчас, чтобы ты там торчала со мной... Просто хочу тебе напомнить, — тон его стал жестче, — что завтрак для меня еще и работа. По правде говоря, чаще получается именно так. А если тебе скучно, я не настаиваю. Дима высадит нас с Олегом, а тебя отвезет туда, куда ты скажешь. Но он будет с тобой. И когда я освобожусь и позвоню, вы подъедете за нами. Устраивает такой вариант?
Она молчала, раздумывая. И это вызвало его раздражение:
— Ты можешь ответить по-человечески?! Без вечных своих фокусов... мать их...
— А ты можешь не кричать на меня?! — взорвалась, в свою очередь, Светлана. — И оставь, пожалуйста, свою матерщину для тех, на кого распространяется твоя власть! А я тебе — не игрушка! И не прислуга, чтобы мною помыкать!
— Дурь собачья... — пробормотал он, остывая. — Кто тобой помыкает?.. Вон шнуровка порвалась, — он ткнул пальцем в загорелую до бронзового цвета икру ее роскошной ноги, закинутой на другую ногу. — И что у тебя за манера такая —ляжки выше головы задирать? Ты не в театре у себя. И зрителей здесь нет! Сядь нормально, не дразни ребят...
— Да не дразню я никого, — огрызнулась Светлана. Но вольготно закинутую действительно выше головы ногу опустила и, согнувшись, сперва раскрутила, а затем, связав оборванные кончики, начала заново затягивать шнуровку золотистой, сшитой по греческому образцу сандалии. — А что у тебя хоть за дело-то? Надолго? Может, мне и нет смысла куда-то ехать, а, Витя?