Фостер криво улыбнулся:
— Около трех четвертей из них пришли от женщин, которые полагали, что мне нужна подружка. Ещё несколько было от мужчин, которые думали аналогичным образом. Остальные несколько оказались абсолютно неподходящими.
— Удивительно, — усмехнулся я. — Мне думалось, что ваше объявление должно было взбудоражить половину всех психов в стране.
Фостер взглянул на меня без улыбки. Я вдруг почувствовал за его учтивой внешностью признаки внутренней напряжённости, увидел следы тревоги в его спокойных голубых глазах.
— Я бы хотел, чтобы вас заинтересовало то, что я должен вам сказать, Лиджен. Мне кажется, вам не хватает только одного — уверенности в себе.
Я рассмеялся.
— Ну тогда какими же, вы полагаете, я обладаю способностями? Я ничего толком не умею делать,
— Лиджен, вы человек достаточно большого ума, с уровнем культуры значительно выше среднего. Вы много путешествовали, знаете как вести себя в трудных ситуациях, иначе бы вы не выжили. Я уверен, что ваша подготовка предусматривает умение проникать туда, куда вам нужно; вы знаете методы сбора информации, неизвестные обычному человеку. Но, вероятно, наиболее важным является то, что будучи человеком честным, вы всё-таки способны преступить закон, когда это необходимо.
— Ну, хватит, — отрезал я.
— Нет, Лиджен, не подумайте, что я сколачиваю воровскую шайку. Как я уже писал в своём объявлении, это будет не обычное приключение. Оно может и, скорее всего, будет связано с теми или иными нарушениями законов и правил. Теперь, после того, как вы узнали мою позицию, оставляю вам самому судить, стоит ли игра свеч.
Если Фостер пытался разбудить во мне любопытство, то сделал это успешно. Он подходил абсолютно серьёзно к тому, что задумал. Но его затея, похоже, была таковой, что любой здравомыслящий человек поостерёгся бы в неё ввязываться. Однако с другой стороны, сам Фостер не был похож на человека, способного пойти на глупость…
— А почему бы вам не рассказать мне все подробно? — сказал я. — Зачем вам, человеку, имеющему все это… — я обвёл рукой его роскошные апартаменты, — нужно вытаскивать из грязи такого бродягу, как я, и уговаривать его взяться за вашу непонятную работу?
— Ваше “я”, Лиджен, пережило несколько серьёзных ударов — это очевидно. По-моему, вы боитесь, что я ожидаю от вас слишком многого или что меня может шокировать какая-нибудь ещё не известная сторона вашего “я”. Возможно, если бы вы на время забыли о себе и своих проблемах, мы могли бы прийти к соглашению…
— Да, — сказал я, — забудем о моих проблемах…
— В основном, конечно, денежных. Большинство проблем нашего общества связаны с абстракциями тех ценностей, которые представлены деньгами.
— Ладно, — сказал я. — У меня свои проблемы, у вас — свои. Давайте на этом закончим.
— Вы полагаете, что поскольку я обладаю материальным достатком, мои проблемы должны быть обязательно мелкими, — продолжал Фостер. — Скажите, мистер Лиджен, вы когда-нибудь знали человека, который бы страдал от амнезии?
Фостер пересёк комнату. Подойдя к небольшому письменному столу, он взял что-то из его ящика и взглянул на меня.
— Мне хотелось бы, чтоб вы познакомились вот с этим, — произнёс он.
Я приблизился и взял из его рук предмет, который он держал. Это была небольшая книга в пластиковом переплёте тускло-коричневого цвета, на котором, кроме выпуклого рисунка из двух концентрических колец, не было никаких украшений. Я откинул обложку. Страницы были тонкими, как папиросная бумага, но не прозрачными. Они были исписаны странными незнакомыми знаками чрезвычайно мелким почерком. Последний десяток заполненных страниц был исписан по-английски. Мне пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть такое мелкое письмо:
“19 января 1710 года. Я очутился на краю беды, едва не утеряв ключ. Отныне сей дневник буду вести на английском языке…”
— Если эта запись что-либо и объясняет, то для меня такое объяснение слишком сложно, — промолвил я.
— Лиджен, как по-вашему, сколько мне лет?
— Трудный вопрос, — ответил я. — Когда я увидел вас впервые, я подумал, что вам, вероятно, за тридцать пять. Сейчас, если откровенно, вы выглядите ближе к пятидесяти.
— Я могу предоставить вам доказательства того, — сказал Фостер, — что я провёл чуть ли не год в военном госпитале во Франции. Очнулся в палате забинтованным по самые глаза и без единого воспоминания о своей жизни до этого дня. Согласно сделанным тогда записям, мне, по всем признакам, было около тридцати лет.