Потапчук снова хлебнул кофе, не выдержал — сморщился, раздраженно брякнул чашку на стол, пролив часть бледно-коричневой, похожей на воду из болотного оконца бурды на блюдце.
— Закрой-ка окно, — сказал он. — И жалюзи можешь опустить…
— Дует? — спросил Сиверов, затворяя раму и поворачивая ручку запора.
Генерал неопределенно покрутил в воздухе ладонью с растопыренными пальцами и нараспев процитировал:
— У наших ушки на макушке. Лишь утро осветило пушки и леса синие верхушки…
— Французы тут как тут, — закончил Глеб, с треском опустил жалюзи и снял темные очки. Покончив с этим, он вернулся за стол и принялся с удовольствием прихлебывать кофе, выжидательно глядя на генерала.
— Это другое дело, — сказал Потапчук. — Извини, Глеб, но не могу я с тобой разговаривать, когда ты в этих своих стеклах. Ты в них на этого похож… Ну, который раньше все с дробовиком бегал, а нынче в губернаторы выбился.
— Шварценеггер, — подсказал Глеб, нисколько не сомневаясь, что даже если Федор Филиппович Потапчук и запамятовал фамилию актера, сыгравшего Терминатора, то генерал ФСБ Потапчук наверняка помнит, как зовут нового губернатора Калифорнии.
— Вот-вот — Потапчук покивал, потом озадаченно покрутил головой. — Скажи ты, что на свете делается! Актер, и притом не самый лучший, губернатором стал!
— А что вас удивляет? Рейган, положим, тоже в Ленкоме не играл, а все больше по вестернам специализировался. И ничего, даже с президентским постом справился… Но вы ведь, кажется, хотели поговорить о тиграх?
— Торопишься, — усмехнулся Потапчук, — спешишь… Знал бы ты, куда спешишь! А впрочем, правда твоя. Чего, в самом деле, тянуть?
— В самом деле, — поддакнул Глеб, откидываясь на спинку дивана и поднося к губам чашку.
— Так вот, — продолжал Федор Филиппович, демонстративно не обращая внимания на его ироничный тон, — дело в том, что на днях меня неожиданно разыскал один старый знакомый…
В ресторане было очень много резного красного дерева, зеркал и расписного матового стекла. Все это великолепие просматривалось сквозь стеклянную дверь вестибюля. Федор Филиппович ненадолго задержался у входа, чтобы поглядеть на золотых рыбок, которые, лениво шевеля плавниками, медленно перемещались внутри открытого, выложенного камнем бассейна. Углядев его из-под воды, рыбки бросились к нему, сбились в плотную кучу у бортика бассейна и принялись, теснясь, толкаясь и выставляя на поверхность глупые морды с круглыми зевающими ртами, выпрашивать подачку.
— На сковородку бы вас, дармоедов, — проворчал генерал и, повернувшись к большому, во всю стену, зеркалу, стал приглаживать остатки волос.
Делал он это не спеша — до условленного времени оставалось еще добрых пять минут, да и вообще… Вообще, Федор Филиппович за свою долгую и весьма насыщенную событиями жизнь каким-то образом ухитрился ни разу не побывать в китайском ресторане и теперь слегка робел. В самом деле, кто его знает, какие у них тут порядки? Еще разуваться заставят… Впрочем, разуваются в японских ресторанах, да и то, по слухам, не во всех… А палочки? Ведь палочками же, наверное, есть-то придется! Экзотика… Пропади она пропадом, эта экзотика! Ну зачем, спрашивается, русскому человеку, да еще пожилому, да еще к тому же и генералу, на старости лет истязать себя, гоняя какими-то щепками рис по тарелке? Как будто нельзя было назначить встречу в каком-нибудь другом месте…
Федор Филиппович спрятал расческу в карман пиджака, поправил узел галстука, одернул лацканы и двинулся к дверям. Пожилой коренастый китаец в аккуратной белой курточке — официант, а может, и хозяин заведения, — уже некоторое время маявшийся у входа, с улыбкой шагнул ему навстречу, открыл дверь и отступил на шаг, сделав приглашающий жест рукой.
— Добро пожаловать, — сказал он с потешным восточным акцентом. — Мы вам рады.
«Еще бы вам не радоваться», — подумал генерал. На часах было начало шестого, и за столиками в ресторане сидело человек пять, не больше. Федор Филиппович обвел взглядом тесноватый зал с зеркальным потолком и стеклянными перегородками в обрамлении резного красного дерева. Сидевший за столиком в углу человек привстал и помахал ему рукой. Потапчук кивнул китайцу и двинулся вперед, лавируя между тесно поставленными столами.
Корнеев поднялся ему навстречу, протягивая для пожатия руку. За те двадцать с чем-то лет, что они не виделись, Николай Степанович Корнеев заметно раздался вширь и потерял большую часть своей волнистой шевелюры, но выглядел моложаво, держался непринужденно, одевался с иголочки и вообще производил впечатление человека преуспевающего. Ладонь у него была широкая, белая, с тщательно ухоженными и, кажется, даже отполированными ногтями, и руку Федору Филипповичу он пожал крепко, как в молодости, а может быть, и еще крепче. Потапчук с первого взгляда оценил все: и здоровую гладкость кожи, и обманчиво простой покрой костюма, и приглушенный белоснежной манжетой блеск золотых часов на запястье, и яркую, как фотовспышка, голливудскую улыбку старинного приятеля, и исходивший от него аромат дорогого французского парфюма, и спокойную, уверенную манеру держаться — словом, все те мелочи, которые красноречивее любых слов свидетельствуют о преуспевании. Впрочем, ничего иного Федор Филиппович и не ожидал, поскольку сразу же после звонка Корнеева потрудился навести о нем справки. В данный момент Николай Степанович Корнеев занимал видный пост в Фонде защиты редких и вымирающих видов. Параллельно со своей общественной деятельностью он весьма успешно занимался бизнесом, и Федор Филиппович был несказанно рад узнать, что никаких темных делишек за старинным приятелем не числится. Корнеев имел безупречную репутацию и был чист — настолько, разумеется, насколько вообще можно оставаться чистым, занимаясь бизнесом в России.